AZ-libr.ру

       [6(18).10.1872, Ярославль — 1.3.1936, Ленинград]
       — поэт, прозаик, драматург, критик, переводчик.
       Из старинного дворянского рода, одним из предков по материнской линии был приехавший при Екатерине II в Россию французский актер Жан Офрен, знавший Вольтера и игравший в его пьесах.
       В 1874 семья переезжает в Саратов, затем в 1884 в Петербург. Кузмин учится в 8-й гимназии вместе с Г.В.Чичериным (будущим государственным деятелем СССР), который на долгие годы становится его близким другом и конфидентом.
       В 1891 поступает в Петербургскую консерваторию (учится у Н.А.Римского-Корсакова и А.К.Лядова); не окончив ее, уходит, продолжая обучение частным образом. В дальнейшем им была написана музыка к имевшим шумный успех постановкам блоковского «Балаганчика» (1906) и ремизовского «Бесовского действа» (1907). У истоков художественного миросозерцания Кузмина — мечтательность впечатлительной детской души, обделенной родительским теплом. Провинциальная жизнь питала впечатлительность мальчика чарующими картинами: «Темные зимние вечера у печки, <...> я зачитывался Гофманом! <...> Потом помню себя совсем маленьким осенью при вечерней заре, когда прислуга рубит капусту в сарае; запах свежей капусты и первый холод так бодры; небо палево, и нянька вяжет чулок, сидя на бревне. И с мучительной тоскою смотрю я на небо, где летит стая птиц на юг. "Нянька, куда же они летят-то, скажи мне?" — со слезами спрашиваю я. "В теплые страны, голубчик". И ночью вижу голубое море, и палевое небо, и летящих розовых птиц» (Из письма Чичерину 18 июля 1893 // Богомолов Н.— С.13). В юности совершает два путешествия по югу Евразии (Турция, Египет, Греция — 1895; Италия — 1897), возбудившие в нем острый соблазн эстетического проникновения в прошлые эпохи этих стран: «Я положительно бе-зумею, когда только касаюсь веков около первого; Александрия, неоплатоники, гностики, императоры меня сводят с ума и опьяняют или, скорее, не опьяняют, а наполняют каким-то эфиром; не ходишь, а летаешь, весь мир доступен, все достижимо, близко <...> рано или поздно смогу выразить это и хоть до некоторой степени уподобиться Валентину и Апулею» (из письма Чичерину 1897 // Памятники культуры. Новые открытия. М., 1992. С.41-42). Период конца 1890-1900-х проходит в большой духовной напряженности (с попыткой самоубийства) и сопровождается интенсивными духовными исканиями, частыми поездками по скитам. Тема православной религиозности находит выражение в созданных в этот период циклах «Духовные стихи» и «Праздники Пресвятой Богородицы» (включены в книгу «Осенние озера»). Будучи по своей натуре аполитичным; вступает тем не менее в 1905 в Союз русского народа; о своем сочувствии «правым» (в редкие, по его словам, минуты политического «небезразличия») заявлял и позже.
       В 1898 появляется первая публикация — авторский нотный сборник «Три романса», из которых только последний написан на собственные слова («Бледные розы»). Последующее вхождение Кузмина в «Мир искусства» связано с его сближением с петербургским кружком «Бечера совр. музыки» (на переломе 1903-04), где выступает как композитор, в частности, как автор песенной музыки со своей подтекстовкой. Так появляются его знаменитые «песенки» (например, «Дитя, не тянися весною за розой...»), сразу же сделавшиеся «очень популярными в петербургских богемных и полубогемных кругах» (Добужинский М. Воспоминания. М., 1987. С.278).
       Первая поэтическая публикация, состоящая из «XIII сонетов» и драматической поэмы «История рыцаря д'Алессио» (Зеленый сборник стихов и прозы. СПб., 1905), не вызывает восторга у мельком отметивших ее в своих рецензиях В.Брюсова и А.Блока. И только с появлением в брюсовских «Бесах» через год (1906. №6) значительной части «Александрийских песен» Кузмина становится одной из несомненных звезд отечественного Парнаса. Отзывы на них незамедлительно были даны крупнейшими поэтами. М.Волошин в газете «Русь» (1906. №83) отмечал исключительную способность поэта воспроизводить в своих живых интимных переживаниях мир далекой эпохи, являя этим сквозь «александрийское рококо» «цветы истинной античной поэзии». Волошиным первым был употреблен вошедший затем в легенду о Кузмине образ его как эстетического оборотня, воскреснувшего представителя исчезнувшего художественного мира, далеких культур: «Когда видишь Кузмина в первый раз, то хочется спросить его: "Скажите откровенно, сколько вам лет?", но не решаешься, боясь получить в ответ: "Две тысячи"». Отметив далее «огромные черные глаза» (получившие у других мемуаристов определение «византийских»), «прекрасный греческий профиль», сходный с изображениями Перикла и Диомеда, а также «бледное восковое лицо», автор заключал: «Несомненно, что он умер в Александрии молодым и красивым юношей и был весьма искусно набальзамирован». В своем «изумлении» Волошин исходил не столько из действительно редкого «экзотического» облика Кузмина, сколько из его поэзии, привносящей в отечественную любовную лирику не свойственное ей гедонистическое звучание, античный мотив и радостное приятие жизни цельной, не знающей надрыва: «Но почему же возник он теперь, здесь, между нами в трагической России, с лучом эллинской Радости в своих звонких песнях? <...> У его эроса нет трагического лица. В этом мире все знают, что милое тело дано для того, чтоб потом истлело» (Лики творчества. Л., 1988. С.471, 473, 474, 477).
       С появлением «Александрийских песен» Кузмин решительно перестраивает свой образ жизни, начиная с внешности: сбрив бороду и сняв русское платье, превращается из старообрядца в денди. А.Ремизов позже в книге «Кукха. Розановы письма» (1923) об этой перемене писал: «...снял вишневую волшебную поддевку, постригся, и не видали его больше в золотой парчовой рубахе навыпуск; были у него редкие книги старопечатные (Пролог), и рукописные, и знаменитые крюки (ноты) — все спустил, все продал, и голос не тот, в "Бродячей собаке" скричал» (Царевна Мымра. Тула, 1992. С.283).
       Появившись 18 янв. 1906 впервые на «башне» Вяч.Иванова, он входит вскоре в ее самый избранный, «мистико-эротический» кружок «гафизитов» (от имени персидского поэта XIV в. Хафиза). Здесь ставилась цель особого творческого осознания жизни путем интенсивного переживания образов красоты, навеянных искусством прошлого: о Кузмине, получившем здесь имя «Антиной», Л.Д.Зиновьева-Аннибал, будучи одной из активных участниц кружка, высказывалась как о «поразительном александрийце <...> с тихим ядом изысканных недосказанностей, приготовляющем новое будущее жизни, искусству и всей эротической психике человечества» (Богомолов Н.- С.70).
       В это время Кузмин тесно сближается не только с литературной элитой, но и с выдающимися художниками нового направления — «Мир искусства» (К.Сомов, С.Судейкин, Н.Фефилактов, А.Бенуа, Л.Бакст и многие другие.). Здесь личность Кузмина становится своего рода художественным объектом — и сам загадочный облик Кузмина, и дразнящая «тайным и явным эротизмом» его поэзия, как бы сохраняющая волнение интимной жизни давно ушедших эпох. Позже появились любопытные суждения о Кузмине этого периода: «...когда я вижу прекрасные старинные вещи, затаившие в себе чью-то давнюю жизнь, впитавшие в себя радости и тревоги многих поколений, вещи, о которых мы ничего в точности не знаем, но которые сами зато очень много знают, но не могут или не хотят ничего о себе рассказать,— я вспоминаю Кузмина и его стихи» (Головин А. Встречи и впечатления. Л.; М., 1940. С.100).
       В конце 1906 в «Весах» выходит повесть Кузмина «Крылья» (отдельной книгой — 1907, 1908, 1923). Своей впервые в отечественной литре открыто заявленной гомоэротической тематикой эта книга принесла Кузмин шумную и скандальную славу. А.Блок в записной книжке (дек. 1906 г.) назвал «Крылья» «чудесными»; отмечая вскоре в них и «некоторую» дань «грубому варварству», он тем не менее пояснял, что оно «совершенно тонет в прозрачной и хрустальной влаге искусства»: «Имя Кузмина, окруженное теперь какой-то грубой, варварски-плоской молвой, для нас — очаровательное имя... художник до мозга костей, тончайший лирик, остроумнейший диалектик искусства» («О драме», 1907). Решительно была не принята повесть в кругу Мережковского—Гиппиус. Попытка объективного анализа «Крыльев» была сделана Л.Я.Гуревич в ее «Заметках о современной литературе» (раздел «Дальнозоркие»): повесть определялась как идеологическое произведение Кузмина, в котором развивается мысль о «крылатости» всякой любви и «уродстве всякого самоограничения». Хотя с автора и снималось обвинение в «порнографичности» («он нигде не разворачивает перед нами "соблазнительных" картин, нигде не употребляет своего соблазнительного дара на то, чтобы представить внешние подробности эротической жизни»), все же произведение в итоге осуждалось как выражение «декадентского индивидуализма», возвеличивающее вовсе не идею Платона высшей личности («Пир» и другие трактаты), а всего лишь «конкретное человеческое существо, многоголосое, пестрое и дробное, в противоречии своих наклонностей» (Русская мысль. 1910. №3. С.154). Прямой поддержки это произведение Кузмина как философский роман о свободной любви и гомоэротическом воспитании в отзывах современников не нашло.
       В 1908 в издательстве московских символистов «Скорпион» выходит первая книга стихов Кузмина «Сети» (переиздавалась дважды — 1915, 1923), ставшая в русской поэзии XX в. явлением, а в силу оригинальной композиционной продуманности и благодаря ритмическому, фоническому и строфическому богатству в известной степени и «учебником». За Кузминым окончательно упрочивается слава поэта, всецело поглощенного темой любви («Любовь — всегдашняя моя вера» // Сети. С.95). Литературной элитой книга была единодушно встречена с неподдельным восхищением. А.Блок писал: «...читаю Вашу книгу вслух и про себя, в одной комнате и в другой. Господи, какой Вы поэт и какая это книга! Я во все влюблен, каждую строку и каждую букву понимаю...» (13 мая 1908); в своей рецензии на книгу чуть позже: «Если Кузмин стряхнет с себя ветошь капризной легкости, он может стать певцом народным» (Соч. Т.5. С.294-295). И.Анненский в статье «О современном лиризме» (1909) писал: «В лиризме М.Кузмина — изумительном по чуткости — есть временами что-то до жуткости интимное и нежное и тем более страшное, что ему невозможно не верить, когда он плачет» (Книга отражений. М., 1979. С.364). Н.Гумилев, начавший свой долголетний знаменитый обзор текущей поэзии именно с «Сетей», отмечал «опьяняющие» и «восхищающие» оригинальные размеры и «звонкость рифм» (несколько позже он назовет стих Кузмина «звучащим утонченно и странно»). Ограниченность К. Гумилев видел в том, что поэт «является рассказчиком только своей души, своеобразной, тонкой, но не сильной...» (Гумилев Н,— С. 76, 110). Основательнее конкретизировал своеобразие кузминского стиха в своем отзыве 1909 В.Брюсов: «Несомненное дарование поэта, дар стиха, певучего и легкого, М.Кузмин обогатил изучением старофранцузской поэзии, из которой вынес любовь к сложным строфам. Маленькие неправильности ритмики, ударений и самого языка <...> придают его стихам какое-то новое очарование...» (Далекие и близкие. М., 1912. С.171). Вопроса о национальных мотивах в творчестве автора «Сетей» касались и другие. Блоком он был назван «подлинно русским поэтом, не взявшим напрокат у Запада ровно ничего, кроме атласного камзола да книжечки когда-то модного французика Пьера Луиса» (Соч. Т.5. С.293); по Гумилеву, взаимоотношения национального и европейского в поэзии К. более серьезны: от первоначального дендизма поэт лишь через мистицизм приходит к выражению «славянской души»; Волошин в парадоксальном слиянии в Кузмине французской крови с «раскольничьей» (как «органическом сплаве исконно славянского с исконно латинским») видит основу его творческой натуры, «ключ» к пониманию его «антиномий» (Лики творчества. С.743).
       За «Сетями» следует книга «Комедии» (1909) и изысканно изданная книга «песен» «Куранты любви», с нотами автора и любовно проиллюстрированная близкими друзьями поэта С.Судейкиным и Н.Фефилактовым (1910), стих которой, по словам Гумилева, «льется, как струя густого, душистого и сладкого меда, веришь, что только он — естественная форма человеческой речи... Эта поэма составлена из ряда лирических отрывков, гимнов любви и о любви. Ее слова можно повторять каждый день, как молитву...» (Гумилев Н.- С.52).
       В 1910 в «Аполлоне» (№4) появляется статья Кузмина «О прекрасной ясности» («идея кларизма» Кузмина послужила для акмеистов своеобразным манифестом). Автор обосновывал обязанность художника давать миру «стройность» в противоположность тем, кто «несет людям хаос, недоумевающий ужас и расщепленность своего духа».
       В 1910 Кузмин публикует 2 книги рассказов, в 1913 выходит третья. В это время появляются также романы: «Плавающие путешествующие» (1915), «Тихий страж» (1916), «Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро» (1916 — в альманахе «Стрелец». Сб.2; 1919 — отдельным изданием с книжными украшениями М.Добужинского). Посвятивший книгам «рассказов» специальную статью «О прозе М.Кузмина» (Аполлон. 1910. №7) Вяч.Иванов характеризовал автора как «очаровательного и единственного в своем роде фабулиста-прозаика», высказывался об общей «идеальной уравновешенности» его прозы. В стилизованных произведениях выявлялось влияние авантюрного романа античности и французского романа XVIII в., в произведениях на тему совр. русской жизни — «влияние бытописательной манеры Лескова». Сам Кузмин считал прозу Лескова «сокровищницей русской речи, которую нужно бы иметь настольной книгой наравне со словарем Даля» («О прекрасной ясности»).
       В 1916 Б.Эйхенбаум связал прозу Кузмина с «младшей линией» русской прозы (Даль, Мельников-Печерский, Лесков) и определял ее пафос как «грациозное, наивное созерцание жизни, как причудливый узор» — в противоположность «чеховской неврастении», «искусству целеполагающему, высокому» (Сквозь литературу. Л., 1924. С.196, 200).
       За «Курантами любви» выходит книга стихов «Осенние озера» (1912). «Как и "Сети" <...> "Осенние озера" почти исключительно посвящены любви. Но вместо прежней нежной шутливости и интимности, столь характерных для влюбленности», здесь появляются «пылкое красноречие и несколько торжественная серьезность чувственного влечения. Костер разгорелся и из приветного стал величественным»,— отзывался Гумилев. В мастерстве Кузмина русская поэзия, подчеркивал он, показательнее, чем у кого-либо из других поэтов, «навек попрощалась с кустарным способом производства и стала искусством трудным и высоким, как в былые дни своего расцвета...»; не случайно Кузмин «любит трудные строфы и размеры, в которых вполне проявляется его власть над стихом» (Гумилев Н.— С.154,156). Третья книга стихов Кузмина «Глиняные голубки» (1914) ничего нового в хорошо разработанную биографически любовную тематику уже не вносит. Не случайно О.Мандельштам, отметив в стихах Кузмин «гетевское слияние» «формы» и «содержания» («сладостно читать живущего среди нас классического поэта»), одновременно и тревожился об опасной стороне кузминского «кларизма»: «Кажется, что такой хорошей погоды, какая случается особенно в его [Кузмина] последних стихах, и вовсе не бывает» (О слове и культуре. М., 1987. С.252).
       Революцию 1917 Кузмин поначалу приветствует за ее видимый пафос свободы. В дневнике 4 дек. 1917 записывает: «Солдаты идут с музыкой, мальчишки ликуют. Бабы ругаются. Теперь ходят свободно, с грацией, весело и степенно, чувствуют себя вольными. За одно это благословен переворот». Однако вскоре эта запись сменяется другой: «...дорвавшиеся товарищи ведут себя как Аттила, и жить можно только ловким молодцам» (март 1918). В его дневнике появляются записи, в которых реальность воспринимается как кошмарный сон: «Ведь это все призраки — и Луначарский, и красноармейцы, этому нет места в природе, и все это существует. Какой кошмарный сон» (12 нояб. 1918 г. // Минувшее. М.; СПб., 1993. №12. С.430).
       В 1918 в петербургском издательстве «Прометей» выходит новая книга Кузмина «Вожатый», свидетельствующая о заметном обновлении его поэзии. По словам рецензента, она доказывала, что «поэт Кузмин — наш и муза его нужна нашим жестоким дням, как благая весть мира» (Оксенов И. Книги М.Кузмина // Записки Передвижного общедоступного театра. 1919. Вып.22-23). «"Вожатый",- писал в статье о Кузмине «Радостный путник» Э.Голлербах,— знаменует собою крушение дендизма», взамен чему достигается «углубление, просветление духовной жизни автора» (Книга и революция. 1922. №3). Обращаясь 29 сент. 1920 к Кузмину с приветствием по случаю его юбилея, А.Блок высказывался: «...как это чудесно, что, когда все мы уйдем, родятся новые люди и для них опять зазвучат ваши "Александрийские песни" и ваши "Куранты любви" — те самые, которые омывали и пропитывали и жгли солью музыкальных волн души многих из нас...» (Соч. Т.6. С.439-440).
       В 1920-е выходит 7 поэтических книг Кузмин («Нездешние вечера», 1921; «Параболы», 1923, и др.). Критикой отмечалось исключительное эвфоническое богатство их стихов: «Кто другой умеет извлекать из русской речи эти сцепления согласных — воркующие и скрежещущие, эти тающие и ревущие трубы? Сочетанье гласных — лепет и громы? Русская речь не ведала равного мастера» (Жизнь искусства. 1921. № 767/769). Указывалось вместе с тем и на усиление тенденции к герметизму в поэзии Кузмина: переход от «кларизма» к «темному велеречию гностических стихов» (Современные записки. 1922. Кн.XI).
       Последняя книга стихов Кузмин «Форель разбивает лед» (1929) была уже встречена почти полным непониманием и непризнанием со стороны современников. Начинался «новый период, коренное изменение манеры и стиля и дальнейшее усложнение поэтического метода». В книге глубоко зашифрована личная биографическая тема поэта. В формальном отношении книга представляет собой «своеобразное слияние трех основных родов поэзии: лирики, эпоса, драмы», а также «тяготение к изощренной композиции: повествованию или стиховому циклу придается форма то 12 месяцев, то семи дней недели, то семи створок веера»; использование разговорной интонации в стихе являет здесь «верх достигнутого» в этой области в русской литературе (Марков В.— С.130, 132). В противоположность солнечной стихии «Александрийских песен» мир последней книги Кузмина предстает как бы увиденным в заходящем вечернем либо лунном свете, а также сквозь пелену морской воды, образ которой повторяется как рефрен: «Зеленый край за паром голубым...»; это мир, увиденный героем, погружающимся в глубину прошлого: «Останься здесь! Ты видишь: не могу! / Я погружаюсь с каждым днем все глубже...» («Восьмой удар»).
       Рассматривая книгу как единое сюжетное целое (поэму), современный исследователь полагает в качестве ее семантической доминанты тему «превращения», происходящего в ней между различными временами, видами духовно-творческого сознания, образами ее героев и вообще состояниями (преимущественно полярными, контрастными) бытия, чем и порождается особая оркестрованность книги, ее лукавая легкость и насмешливая серьезность.
       «Дирижером» же в поэме выступает метафора, которая, как кажется, и является основным героем этого произведения. Сюжет поэмы можно определить при этом как «капризные пути» метафоры (Бабаева Е. Капризными путями (Опыт прочтения поэмы М.Кузьмина «Форель разбивает лед») // Поэтика. Стилистика. Язык и культура. М., 1996. С.128, 134).
       К началу 1930-х Кузмин вытесняется из литературы. В «Литературной энциклопедии» его творчество характеризуется как «знаменующее» собой «процесс буржуазного перерождения дворянской интеллигенции XX в.», выражение «экспансии в область искусства буржуазно-помещичьего блока», стремящегося к «всестороннему использованию своего положения, к утонченному наслаждению жизнью, к художественной сублимации своего бытия, к эстетизации своего быта» (М.; П., 1931. Т.5). И только как пример «исключительного ритмиста» упоминает Кузмина Вл.Пяст в своей книге «Современной стиховедение».
       В 1930-е Кузмин публикуется только как переводчик (Гомер, Апулей, Боккаччо, Гете, Гейне, Мериме и др.) да еще как рецензент (рецензии на события литературной и театрально-музыкальной жизни он писал на протяжении всего своего творческого пути), хотя продолжает писать и стихи. Все написанное (сб. стихов, поэма, переводы) пропало, будучи реквизировано при аресте в 1938 друга Кузмина — Ю.Юркуна. Сохранился не полностью еще опубликованный огромный дневник, который велся поэтом на протяжении четверти века. Живет Кузмин в 1930-е бедствуя: «М.Кузмин пришел к Чулковым (Москва 1935-1936 гг.) нищий и оборванный, но стойкий духом. Он прочел пьесу "Нерон", вызвавшую общее восхищенье блестящим остроумием. Пьеса остро современная» (Мочалова О. Литературные встречи. 1956 // РО ИМЛИ. Ф.392). Умер Кузмин от сердечной астмы. В посвященном Кузмину воспоминании («Послушный Самокей») А.Ремизов, мысленно обращаясь к нему, писал: «Ваша звезда не погасла: она мне видится над зеленым морем среди мигающих мохнатых звезд... Ваше имя еще живет в кругу книжного Петербурга и всегда останется у любителей стихов» (Пляшущий демон. Париж, 1949. С.44).

Литература и другие источники информации