AZ-libr.ру

       [21.9(3.10).1895, с.Константиново Кузьминской волости Рязанского уезда Рязанской губ.- 28.12.1925, Ленинград; похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище]
       — поэт.
       Из крестьян. Рос и воспитывался в семье деда по матери, редко общаясь с жившими врозь родителями. Ранние духовные впечатления оформляются в атмосфере глубокого народного поэтического православия: «Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по селам, пели духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе и о женихе, светлом госте из града неведомого. <...> Дедушка пел мне песни старые, такие тягучие, заунывные. По субботам и воскресным дням он рассказывал мне Библию и священную историю» («Автобиография», 1924). В то же время воспитывала поэта и улица, давая выход озорству, неуравновешенности его характера: «Среди мальчишек всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах» («О себе», 1925). Позднее Есенин высказывался о противоречивости уже своих детских чувств и настроений: «В детстве у меня были очень резкие переходы: то полоса молитвенная, то необычайного озорства, вплоть до желания кощунствовать и богохульничать» (Розанов И. Есенин о себе и других. М.,1926).
       Учится в Константиновском земском 4-го-дичном училище (1904-09), затем в Спас-Клепиковской закрытой церковно-учитель-ской школе (1909-12) и на историко-философском отделении Московского городского Народного университета им. А.Л.Шанявского (1913-14, не окончил).
       Первые поэтические опыты пробуждаются рано и прежде всего под влиянием народной и религиозно-духовной поэзии: «Стихи начал слагать рано. Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад» («Автобиография»); «Влияние на мое творчество в самом начале имели деревенские частушки» (Там же). Некоторое время в юности он сочинял, по собственному признанию, «только духовные стихи» и лишь по просьбе школьных товарищей решил «попробовать себя в стихах другого рода».
       Подготовленный летом 1912 сборник юношеских стихов «Больные думы» остался при жизни поэта неопубликованным.
       С авг. 1912 живет в Москве, работая сначала в лавке у купца (где и отец — приказчиком), а затем в типографии И.Д.Сытина.
       Здесь в конце 1913 сближается с Суриковским литературно-музыкальным кружком и, став вскоре его членом, избирается в редакционную комиссию.
       С 1914 публикует стихи в детских журналах «Мирок», «Проталинка», «Доброе утро». Неудовлетворенный своим «московским» вхождением в литературу, приезжает 9 марта 1915 в Петроград. Здесь почти сразу же получает высокую оценку со стороны поэтов столичной элиты: А.Блока («Стихи свежие, чистые, голосистые» // Записные книжки. М., 1965. С.567); З.Гиппиус, обнаружившей в его стихах «какую-то "сказанность" слов, слитость звука и значения» (Голос жизни. 1915. №17); С.Городецкого, высказывавшегося позже, что «факт появления Есенина был осуществлением долгожданного чуда», что с первых же строк Есенин стало ясно, «какая радость пришла в русскую поэзию» (О Сергее Есенине // Новый мир. 1926. №2. С.138). Есенин становится сенсационным открытием — как «дитя народа», как живой голос Руси. В столичных литературных салонах и меценатских гостиных Есенина называют «рязанским Лелем», «рязанским Дафнисом». «Город встретил его с тем восхищением, как обжора встречает землянику в январе» (Горький М. Письмо к Р.Роллану 24 марта 1926 // Сергей Есенин. Письма. Документы. М., 1995. С.405). Его стихи появляются во множестве столичных журналах, осенью 1915 он входит в литературную группу «Краса» и литературно-художественное общество «Страда», которые становятся первым символическим объединением поэтов, по определению Есенина, «крестьянской купницы» (новокрестьянских).
       В первой половине 1916 Есенин призывается в армию, но благодаря хлопотам друзей получает назначение («с высочайшего соизволения») санитаром в Царскосельский военно-санитарный поезд №143 Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны, что позволяет ему беспрепятственно посещать литературные салоны, бывать на приемах у меценатов, выступать на концертах. На одном из концертов в лазарете, к которому он был прикомандирован (здесь же несли службу сестер милосердия императрица и царевны), происходит его встреча с царской семьей: «По просьбе Ломана (штаб-офицер для особых поручений при дворцовом коменданте.— А.М.) однажды читал стихи императрице. Она после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия. Ссылался на бедность, климат и проч.» («Автобиография»). Тогда же вместе с Клюевым выступают, одетые в древнерусские костюмы, сшитые по эскизам художника В.Васнецова, на вечерах «Общества возрождения художественной Руси» при Феодоров-ском городке в Царском Селе, а также приглашаются в Москве к великой княгине Елизавете Федоровне (будущей преподобномученице), от которой в день своих именин Есенин получает в дар и благословение икону своего небесного покровителя Сергия Радонежского.
       В начале 1916 выходит первая книга Есенина «Радуница». Еще до выхода стихи ее получают в частном высказывании С.Городецкого определение «медовых»; именно этот природно-благоуханный эпитет отзывается во всех рецензиях на нее. Глубоко органическую, нерасторжимую связь поэта с родным краем, запечатленную уже в этой первой его книге, выразила позже в исчерпывающем афоризме А.Ахматова: «Его не вырвешь из полей и рощ» (А.П.Ломан. Встречи и расставания: Запись беседы с А.Ахматовой) (РО ИРЛИ).
       Не менее определенно проявлялось в поэзии Есенина и духовное начало. С.Парнок отмечала: «Через "Радуницу" из глубины России послан нам напоенный сердцем взгляд» (Северные записки. 1916. Июнь. С.220). П.Сакулин эту духовную доминанту определил как страстную устремленность поэта «к небесному, вечному» («Народный златоцвет» // Вестник Европы. 1916. Кн.5. С.204).
       В 1918 в Петрограде выходит вторая книга стихов Есенина «Голубень», подтвердившая талант Есенина как самобытного поэта патриархально-крестьянской святой Руси. Впоследствии эта характеристика обернется жесточайшей оценкой, поэзия Есенина будет заклеймена как «деревенски-идиллическая, окрашенная церковностью» (Воронский А. Об отошедшем // Есенин С. Собрание стихотворений. М.; Л., 1926. Т.1. С.XVIII). Есенин и сам в свое время сделает попытку отречься от патриархальной святой Руси. В ранней поэзии Есенина явственно проступал и ее язычески-пантеистический облик. Восстанавливая истоки миропонимания поэта, В.Ходасевич позже доискивался и до глубинных, еще дохристианских корней есенинской Руси: «Выйдет, что миссия крестьянина божественна, ибо крестьянин как бы причастен творчеству Божью. Бог — Отец, Земля — Мать, Сын — Урожай. От этих истоков до христианства еще ряд этапов. Пройдены ли они у Есенина? Вряд ли. Начинающий Есенин — полуязычник. Это отнюдь не мешает его вере быть одетою в традиционные образы христианского мифа. <...> Правда земная — воплощение небесной. Земное так же свято, как небесное...» (Русское зарубежье о Есенине. М., 1993. Т.1. С.47, 54-55).
       И все же любое выяснение религиозных, философских мотивов творчества Есенин не может заслонить той истины, что в «земной» сущности есенинской поэзии с самого начала выявляется прежде всего облик деревенской России с ее природой и крестьянским бытом. Живая, реалистическая непосредственность образной ткани поэзии Есенина воплощает красоту мира в ее многообразном (зрительном, звуковом, осязательном) проявлении. Есенин был присущ феноменальный дар тонко воспринимать едва ощутимые состояния и неуловимо ускользающие мгновения бытия природы. Поэт слышал и «звон надломленной осоки», и то, как «нежно охает ячменная солома, / Свисая с губ кивающих коров» («О красном вечере задумалась дорога...», 1916). Внешний облик самого поэта был словно сродни самым выразительным чертам русской природы. Об этом говорят мемуары современников, в них Есенин предстает как бы феноменом художественного творения природы. Таково, например, сияние «небесных» (И.Эренбург) глаз поэта.
       В лирике Есенина они выражают полноту душевной жизни: «...глаза синее дня» («Алый мрак в небесной черни...», 1915), «Как васильки во ржи цветут в лице глаза» («Исповедь хулигана», 1920). Мемуаристы именно такими и видели глаза Есенина: «И еще издали рассиневались чудесные глаза на белом лице» (Евдокимов И. // Сергей Александрович Есенин. М.; Л., 1926). Та же картина предстает и в отношении удивительных, как чудо природы, волос Есенина. В своей лирике поэт о них высказывается: «Эти волосы взял я у ржи» («Шаганэ ты моя, Шаганэ!», 1924), «В волосах есть золото и медь» («В Хороссане есть такие двери...», 1925). Не иначе как именно такими же их видели и в реальности: «Волосы цвета спелой ржи» (Коненков С. Певец Руси // Воспоминания о Сергее Есенине. М., 1965); «От его золотой головы шли как бы солнечные лучи» (Табидзе Н. Золотая монета // О Есенине. М., 1990); «Волосы светлые и пушистые, будто хорошо расчесанный лен» (Кириллов В. Встречи с Есениным // Там же). Иногда подобные определения приобретают характер некоего эстетического исследования, как, например, в воспоминаниях известного художника Ю.Анненкова: «Лицо Есенина (ему было тогда едва ли двадцать лет) действительно удивляло "девической красотой", но волосы не были ни цвета "золотого льна", ни цвета "спелой ржи", как любят выражаться другие: они были русые, это приближается к пригашенной бесцветности березовой стружки» (Дневник моих встреч. М., 1991. Т.1. С.154).
       Образами природы у Есенина в исключительной степени пронизана и любовная лирика, в которую его вклад среди лучших мировых певцов эроса велик. Женские образы в его поэзии кажутся прямым порождением мира идеального и мечты и тем не менее обладают чертами соблазнительной земной, полнокровной жизни. Таково, например, стих. «Не бродить, не мять в кустах багряных...» (1916); неземная красота его героини созвучна лучшим образцам классической любовной лирики. На утонченный и хрупкий образ возникающей в памяти поэта умершей любимой, чье даже «имя тонкое растаяло как звук», падает здесь явный отсвет блоковских «нездешних» героинь, а также сияние возлюбленных из лирики Петрарки и Данте. В увековечивании образа своей героини Е. следует великим лирикам прошлого. Однако при всей неземной сущности женской красоты даже самые ее идеальные черты поэт роднит с крестьянской природой: «Со снопом волос твоих овсяных / Отоснилась ты мне навсегда»; «Зерна глаз твоих осыпались, завяли...» и т.д.
       Как бы сложно ни преломлялись в поэзии Есенина христианские и языческие мотивы, восприятие им природы в ее крестьянской ипостаси столь одухотворялось, наделялось таким глубоким поэтическим чувством, выливалось в такие шедевры, что всякая постановка вопроса о противостоянии этих двух начал национальной духовности и культуры относительно его творчества теряет, по сути дела, смысл.
       Начиная с 1917 путь Есенина становится все более противоречивым, исполненным драматических коллизий. Во вневременный, гармонически цельный мир есенинской Руси вторгается теперь история. Об этом говорят уже сами заглавия новых книг поэта: «Преображение» (1918), «Пугачев» (1922), «Песнь о великом походе» (1925), «Русь советская» (1925). Даже творческое постижение глубинных, «космических» основ национального самосознания ставит он теперь в прямую связь с приятием исторического «вихря, который сейчас бреет бороду старому миру» (в трактате «Ключи Марии», 1918, изд. 1920). И лирика, и образ лирического героя, и сам облик поэта резко меняются, от таких прежних «автоэпитетов», как «захожий богомолец», «ласковый послушник», «отрок светлый», поэт переходит к совершенно иным маскам лирического героя, вызывающе начертанным на обложках его книг: «Исповедь хулигана» (1920), «Стихи скандалиста» (1923), вполне определяющего его как «падшего ангела»; приходит поэзия «бунта».
       Есенин принимает участие в двух сборниках «Скифы» (1917, второй помечен 1918), выпущенных ориентирующейся на левых эсеров одноименной литературной группой, вдохновляемой идеологом мистического, мессианского социализма Р.В.Ивановым-Разумником. Е. и Клюев превозносятся им как поэты-пророки «России будущего» (Две России // Скифы. Сб. 2. СПб., 1918). В стихах Есенина появляется мотив вызова старой патриархальной России (поэма «Инония», 1918). Выступая в качестве нового пророка и витийствуя о новой вере, Есенин отказывается от Христа, проклинает Китеж и Радонеж — как символы святой Руси — и грозится «выщипать» Богу бороду и «вылизать» на иконах «лики мучеников и святых».
       В 1919 Есенин — один из создателей (вместе с А.Мариенгофом, В.Шершеневичем и Р.Ивневым) русского имажинизма, целью которого для него было не только «проведение в жизнь силы образа» («Автобиография», 1923), но и решительное отдаление от патриархальной России, от клюевского «избяного космоса» и сближение с урбанистическим миром, с полной морально-нравственной раскрепощенностью «цивилизованного» человека. Прельщала в имажинизме Есенина и возможность заявить о своем «европеизме», освободиться от сковывающего его амплуа «пастушеского» поэта. Теперь Есенин вступает в полосу своего продолжавшегося до последних дней богемного существования.
       Женившись в 1922 на знаменитой американской танцовщице Айседоре Дункан, он затем более года проводит с нею в турне по Европе и Америке и возвращается оттуда «с ясной тягой к новому» (Маяковский В. Как делать стихи. М., 1927. С.22), с негодованием, в частности, по отношению к русской религиозности, существовавшей-де в ущерб бытовой благоустроенности человека: «Убирайтесь к чертовой матери с Вашим Богом и Вашими церквями. Постройте лучше из них сортиры, чтоб мужик не ходил "до ветру" в чужой огород» (Железный Миргород, 1923 // С.А.Есенин. Материалы к биографии. М., 1992. С.299-300).
       Последние годы жизни Есенин были отмечены трагическими противоречиями. Высвобождение из-под власти патриархальной Руси и сближение с цивилизованным миром не только не обогатило, но нанесло немало жесточайших ран самочувствию поэта. Глядя на пореволюционную Россию, Есенин в числе немногих самых первых художников почувствовал надвигающуюся национальную катастрофу. Ему не удается заглушить душевные муки при виде гибнущей своей родины. Он терял самообладание и с безотчетной, казалось, бесшабашностью губил свою жизнь. Но и в это время Есенин оставался величайшим поэтом.
       В 1924-25 он создает такие шедевры, как книга стихов «Москва кабацкая» (1924), поэма «Черный человек» (1925), лирика последнего года, потрясающая как «подлинный документ, строки которого налились и сочатся кровью, напоены смертной тоской и томлением, крестной мукой, одиночеством и предчувствием гибели»; через них вполне «чувствуешь, как гробовая дрожь сотрясает тело поэта» (Воронский А. Об отошедшем. С.21-22).
       Немало сохранилось свидетельств о появлении на лице Есенина в последний период его жизни и прямых мистических знаков его трагической судьбы: «Есенин заметно увядал. Лицо его, прежде светлое и жизнерадостное, подернулось мглистыми, печальными тенями... Он стал производить впечатление человека, опаленного каким-то губительным внутренним огнем» (Кириллов В.— С.176). Работавший над портретом Есенина в 1923 известный художник Б.Григорьев позже писал, что заметил тогда в нем «прожигающую слегка улыбку падшего ангела, что сгибала веки его голубых, васильковых глаз» (Русское зарубежье о Есенине. Т.1. С.239). И все же в борьбе власти против «старой», исконной России с ее прежде всего «пахотной идеологией» Есенин решительно встал на сторону последней. В его поэзии присутствует сочувствие разгромленному повстанческому крестьянскому движению, с одной стороны, и скрытое сопротивление, страх перед бездуховностью, перед большевистским насилием — с другой: «Сорокоуст», «Мир таинственный, мир мой древний...» (1921); то же самое в драматических поэмах «Пугачев» и «Страна негодяев» (1922-23), в письмах к Е.Лившиц (1920) и А.Кусикову (1923), в незавершенной статье «Россияне» (1923) и др. Но протест против губительной для России власти носит в стихах Есенина чаще всего немотивированно-лирический характер. С каким-то упоением горечи применяет здесь поэт прежде всего к себе такие романтические маски, как «разбойник», «степной конокрад», «похабник», «скандалист». И только часто звучащее тут же признание в своей одинокой любви к обреченной крестьянской России («Русь моя, деревянная Русь / Я один твой певец и глашатай...» — «Хулиган», 1921; «Я последний поэт деревни...», 1920) свидетельствовало о всей глубине его тоски, о попытке скрыть свою боль за романтической фрондой.
       Однако и такой протест не остается незамеченным. Так, в книге партийного публициста Г.Устинова «Литература наших дней» (М., 1923) Есенину и поэтам его круга (новокрестьянским) уделено два знаменательно озаглавленных раздела: «Психобандитизм» и «Осуждены на гибель». Определив здесь Есенина «неисправимым психобандитом», автор называет его поэму «Пугачев» лебединой песнью есенинской хаотической Руси, на короткое время восставшей из гроба после уже пропетого ей Сорокоуста» (С.60). В обоих разделах он усиленно соотносит поэзию Есенина с кулачеством, бандитизмом, крестьянским бунтом, Антоновым-Тамбовским. Немало сказавший позже о Есенине и его творчестве глубоких и добрых слов А.Воронский в своем очерке «Сергей Есенин» (1924) также вменял в то время поэту в вину «художественную реакционность» его произведений, высказывался о том, что он «творит сплошь и рядом вещи прямо вредные», предупреждал об «опасности» его стихов (Красная новь. 1924. №1. С.274, 282, 285).
       Похоронив в душе образ крестьянской патриархальной России, святой Руси и перенеся в последние годы жизни свою любовь на Россию, какова она есть в своей простой, непритязательной красоте — как «страна березового ситца» («Не жалею, не зову, не плачу...», 1921), отчизна, принакрытая «сереньким ситцем / Этих северных бедных небес» («Низкий дом с голубыми ставнями...», 1924), какою она была и осталась с ее «обпечалившими» «русскую ширь» буераками, пеньками и косогорами, Есенин отнюдь не ступает на путь певца «новой», «преобразованной» в духе большевизма крестьянской России, хотя иногда и пытается ее декларировать. Попытка поэта приглядеться к «новизне» послереволюционной деревни утешительных результатов не приносит («Возвращение на родину», 1924). На родине он только и видит что взметнувшуюся «колокольню без креста», в избе выброшенные с божничной полки сестрами-комсомолками иконы, вместо которых «на стенке календарный Ленин». «Здесь жизнь сестер. / Сестер, а не моя...» — с горечью и грустью обобщает поэт.
       В последний период жизни Есенин сознательно отдаляется от деревни — как от чуждой ему советской «нови». Он так и уходит из жизни с поэтическим взором, более обращенным в свой внутренний мир (лирика любви, природы, прощания с молодостью, размышлений о жизни и смерти), нежели во внешнюю действительность с происходящей в ней ломкой России: «Чтоб не видеть в лицо роковое...» («Снова пьют здесь, дерутся и плачут...», 1922). Все настойчивее звучит в его поэзии тема приближающейся смерти.
      

Литература и другие источники информации