AZ-libr.ру

       [11.4.1936, Мариуполь]
       — поэт, критик-эссеист, историк литературы.
       Отец Бобышева — Вячеслав Мещеряков, архитектор, умер во время блокады Ленинграда, мать — ученый-химик. Бобышев носит фамилию и отчество усыновившего его инженера-кораблестроителя Василия Бобышева.
       С 1944 Бобышев живет в Ленинграде, оканчивает Технологический институт (1959), в котором сближается с Анатолием Найманом и Евгением Рейном. Все трое подвергаются в институте различным идеологическим притеснениям за выпуск стенгазеты «Культура» (1956).
       В начале 1960-х к троим стихотворцам присоединяется Иосиф Бродский, Все четверо образуют тесный поэтический круг под крылом А.А.Ахматовой.
       В 1963 Ахматова посвящает Бобышеву стихотворение «Пятая роза».
       Подборки стихов Бобышева в 1960-70-е на страницах советских изд. встречаются крайне редко (единичные публикации в журнале «Юность» и «Аврора», в альманахе «День поэзии» и «Молодой Ленинград»). Гораздо чаще публикует стихи Бобышева эмигрантская пресса. Оставив инженерную деятельность, Бобышев служит редактором на Ленинградском телевидении, но затем оставляет это поприще, взявшись за работу по водоочистке.
       В 1979, женившись на американской подданной русского происхождения, Бобышев уезжает в США, где некоторое время работает чертежником, а затем инженером в электронной фирме.
       С 1982 Бобышев начинает преподавательскую деятельность в Висконсинском университете, в 1985 переезжает в г.Урбана-Шампейн (штат Иллинойс), ведет занятия и читает лекции по русской литературе и русскому языку.
       С 1994 Бобышев — профессор Иллинойсского университета.
       Незадолго до эмиграции Бобышев в Париже вышел первый сборник его стихов «Зияния», в 1980-е он постоянный автор основной периодики Русского зарубежья: «Континент», «Вестник РХД», «Время и мы», газеты «Русская мысль» и др. Второй сборник Бобышева, выпущенный в соавторстве с Михаилом Шемякиным, иллюстрировавшим и подготовившим издание, называется «Звери св. Антония» (Нью-Йорк, 1989).
       В эмиграции самыми близкими по духу оказались для Бобышева поэты старшего поколения Ю.Иваск с его эстетикой «необарокко» и И.Чиннов. В эссе о последнем Бобышев выразил свое человеческое кредо так: «Человечеству никогда не больно, но всегда больно человеку» (Звезда. 1992. №3). В этом высказывании заметен персоналистический уклон, пристрастие Бобышева к философии Н.А.Бердяева. Христианский персонализм отзывается иногда у Бобышева и прямой зарифмованной цитатой из автора «Смысла творчества»: «Сказано, в конце концов, / что Творец творит творцов». Излюбленная бердяевская мысль распознается здесь без труда: если человек создан «по образу и подобию» Божьему, то главная его ипостась творческая; подобием Творца может быть — и должен быть — только творец.
       Лирика Бобышева наиболее полно раскрывает себя в одной магистральной, скрыто пульсирующей едва ли не в каждом стихотворении, теме: поиски смысла бытия ведут к пониманию и переживанию бытия как чуда. «Жизнь — мистический Грааль»,— утверждает поэт. Но что есть чудо в поэзии? Чудо — это открытие «Небесного в земном», как названа одна из центральных вещей Бобышева (1965-70). «Земное» в его стихах притягивает к себе «небесное». И чем сильнее земная тяга, тем больше шансов уловить и запечатлеть в юдоли всяческих скорбей и печалей лучезарный отблеск: «До чего же она неказистая, / дверь в котель-ню и та же стена, / но так жарко, так, Господи, истово / и сиротски так освещена...» (1968).
       Не априорное знание о Боге делает стихослагателя творцом, а поиски следов Божественного промысла в ничтожнейшем из «промышленных пейзажей». В стихотворении «Владислав и Нина», появившемся как отклик на смерть Нины Берберовой, героиня без колебаний названа «нулем земляным», чтобы быть удостоенной «нездешней встречи» с Владиславом Ходасевичем на небесах. Поэтическая дерзость Бобышева заключается в том, что он пользуется словами, дабы достичь мира «истин непроизносимых». «Небесное в земном» постигается у него «почти молчанием». Муза Бобышева лучше всего чувствует себя в «полумычаниях громадных, где исказился честный лик грамматик», и, как ей и подобает, ценит «обмолвки тишины».
       Главная особенность «тишины» Бобышева заключается в том, что она наполнена и напоена страстью. Его «беззвучье» пламенно, свидетельствует о «пожаре сердца», о буйстве крови. О страсти, оправдывающей «всё». Слову отшумевшему на смену приходит «бушующая тишина».
       Звучащее молчание — это то состояние, в котором пребывает Блудный сын, странствующий с непроизносимыми (некому!) истинами в душе. «Быть», по Бобышеву, это значит «противобыть». В лирике Бобышева обнаруживается не только магистральная тема, но и магистральный сюжет — о Блудном сыне. Лирический герой Бобышева «счастия не ищет», но бежит именно от счастья. А не от беды. Духовный толчок этому побегу дан не окружащим уродством, не грубой существенностью мира, а духовным же зовом, услышанным через «вестника», каким для Бобышева в юности стал Рильке. Вся эмиграция Бобышев оказалась путешествием Блудного сына в поисках мистического Грааля.
       Тяжесть дней и легкость быстротечной жизни занесли питерского стихотворца в Соединенные Штаты, в прерии, в кукурузный Иллинойс... Память о русских селениях, «откуда жизнь ушла в города по бездорожью», сильнее среди американских кампусов. Любовь Блудного сына, свободного странника — это, говоря богословским языком, апофатическая любовь, подобная любви к России Лермонтова, Блока... Лишь в грустном и бессловесном есть отблеск истины.
       Это противоречивое чувство разлито в стихах Бобышева, идет ли в них речь о России, свободе или собственной судьбе. Выразителен в этом отношении финал самого масштабного из его произведений «Русские терцины» (1977-81): «И ежели я не увижу боле, / как говорится, до скончанья дней / картофельное в мокрых комьях поле, / сарай, платформу в лужах и вокзал,— / ну, что ж, пускай. Предпочитаю волю. / Умру зато — свободным. Я сказал».
       Возвращение Блудного сына — это всегда возвращение к архаике. Пусть даже милой сердцу и вызывающей самые возвышенные чувства, но — к архаике.
       В поэзии 1960-90-х Бобышев — ярчайший неоархаист, тяжелодумный «шишковист» среди беспечных «арзамас-цев». Даже его неологизмы принципиально немодернистичны, отсылают к XVIII в., все эти «градозавры», «звездоточи», «сердцекрушенья», «взглядо-огни», «звездо-боги» и «свето-вопли»... И самого бобышевского лирического героя легко представить в обличье персоны из XVIII в., из его «Ксении Петербуржской».
       Изданная Бобышевым в 2004 в Москве автобиографическая книга «Я здесь» вызвала в критике многочисленные, преимущественно негативные отзывы. Дискуссионным в книге является прежде всего изображение истории отношений автора с Иосифом Бродским.
       Стихи Бобышева переведены на многие языки, в первую очередь на английский.

Литература и другие источники информации