Кузмин Михаил Алексеевич [18.10.1872-01.03.1936]
Кузмин Михаил Алексеевич
[6(18).10.1872, Ярославль — 1.3.1936, Ленинград]
— поэт, прозаик, драматург, критик, переводчик.
Из старинного дворянского рода, одним из предков по материнской линии был
приехавший при Екатерине II в Россию французский актер Жан Офрен, знавший
Вольтера и игравший в его пьесах.
В 1874 семья переезжает в Саратов, затем в 1884 в Петербург. Кузмин учится в
8-й гимназии вместе с Г.В.Чичериным (будущим государственным деятелем СССР),
который на долгие годы становится его близким другом и конфидентом.
В 1891 поступает в Петербургскую консерваторию (учится у Н.А.Римского-Корсакова
и А.К.Лядова); не окончив ее, уходит, продолжая обучение частным образом. В
дальнейшем им была написана музыка к имевшим шумный успех постановкам
блоковского «Балаганчика» (1906) и ремизовского «Бесовского действа» (1907). У
истоков художественного миросозерцания Кузмина — мечтательность впечатлительной
детской души, обделенной родительским теплом. Провинциальная жизнь питала
впечатлительность мальчика чарующими картинами: «Темные зимние вечера у печки,
<...> я зачитывался Гофманом! <...> Потом помню себя совсем маленьким осенью
при вечерней заре, когда прислуга рубит капусту в сарае; запах свежей капусты и
первый холод так бодры; небо палево, и нянька вяжет чулок, сидя на бревне. И с
мучительной тоскою смотрю я на небо, где летит стая птиц на юг. "Нянька, куда
же они летят-то, скажи мне?" — со слезами спрашиваю я. "В теплые страны,
голубчик". И ночью вижу голубое море, и палевое небо, и летящих розовых птиц»
(Из письма Чичерину 18 июля 1893 // Богомолов Н.— С.13). В юности совершает два
путешествия по югу Евразии (Турция, Египет, Греция — 1895; Италия — 1897),
возбудившие в нем острый соблазн эстетического проникновения в прошлые эпохи
этих стран: «Я положительно бе-зумею, когда только касаюсь веков около первого;
Александрия, неоплатоники, гностики, императоры меня сводят с ума и опьяняют
или, скорее, не опьяняют, а наполняют каким-то эфиром; не ходишь, а летаешь,
весь мир доступен, все достижимо, близко <...> рано или поздно смогу выразить
это и хоть до некоторой степени уподобиться Валентину и Апулею» (из письма
Чичерину 1897 // Памятники культуры. Новые открытия. М., 1992. С.41-42). Период
конца 1890-1900-х проходит в большой духовной напряженности (с попыткой
самоубийства) и сопровождается интенсивными духовными исканиями, частыми
поездками по скитам. Тема православной религиозности находит выражение в
созданных в этот период циклах «Духовные стихи» и «Праздники Пресвятой
Богородицы» (включены в книгу «Осенние озера»). Будучи по своей натуре
аполитичным; вступает тем не менее в 1905 в Союз русского народа; о своем
сочувствии «правым» (в редкие, по его словам, минуты политического
«небезразличия») заявлял и позже.
В 1898 появляется первая публикация — авторский нотный сборник «Три романса»,
из которых только последний написан на собственные слова («Бледные розы»).
Последующее вхождение Кузмина в «Мир искусства» связано с его сближением с
петербургским кружком «Бечера совр. музыки» (на переломе 1903-04), где
выступает как композитор, в частности, как автор песенной музыки со своей
подтекстовкой. Так появляются его знаменитые «песенки» (например, «Дитя, не
тянися весною за розой...»), сразу же сделавшиеся «очень популярными в
петербургских богемных и полубогемных кругах» (Добужинский М. Воспоминания. М.,
1987. С.278).
Первая поэтическая публикация, состоящая из «XIII сонетов» и драматической
поэмы «История рыцаря д'Алессио» (Зеленый сборник стихов и прозы. СПб., 1905),
не вызывает восторга у мельком отметивших ее в своих рецензиях В.Брюсова и
А.Блока. И только с появлением в брюсовских «Бесах» через год (1906. №6)
значительной части «Александрийских песен» Кузмина становится одной из
несомненных звезд отечественного Парнаса. Отзывы на них незамедлительно были
даны крупнейшими поэтами. М.Волошин в газете «Русь» (1906. №83) отмечал
исключительную способность поэта воспроизводить в своих живых интимных
переживаниях мир далекой эпохи, являя этим сквозь «александрийское рококо»
«цветы истинной античной поэзии». Волошиным первым был употреблен вошедший
затем в легенду о Кузмине образ его как эстетического оборотня, воскреснувшего
представителя исчезнувшего художественного мира, далеких культур: «Когда видишь
Кузмина в первый раз, то хочется спросить его: "Скажите откровенно, сколько вам
лет?", но не решаешься, боясь получить в ответ: "Две тысячи"». Отметив далее
«огромные черные глаза» (получившие у других мемуаристов определение
«византийских»), «прекрасный греческий профиль», сходный с изображениями
Перикла и Диомеда, а также «бледное восковое лицо», автор заключал:
«Несомненно, что он умер в Александрии молодым и красивым юношей и был весьма
искусно набальзамирован». В своем «изумлении» Волошин исходил не столько из
действительно редкого «экзотического» облика Кузмина, сколько из его поэзии,
привносящей в отечественную любовную лирику не свойственное ей гедонистическое
звучание, античный мотив и радостное приятие жизни цельной, не знающей надрыва:
«Но почему же возник он теперь, здесь, между нами в трагической России, с лучом
эллинской Радости в своих звонких песнях? <...> У его эроса нет трагического
лица. В этом мире все знают, что милое тело дано для того, чтоб потом истлело»
(Лики творчества. Л., 1988. С.471, 473, 474, 477).
С появлением «Александрийских песен» Кузмин решительно перестраивает свой образ
жизни, начиная с внешности: сбрив бороду и сняв русское платье, превращается из
старообрядца в денди. А.Ремизов позже в книге «Кукха. Розановы письма» (1923)
об этой перемене писал: «...снял вишневую волшебную поддевку, постригся, и не
видали его больше в золотой парчовой рубахе навыпуск; были у него редкие книги
старопечатные (Пролог), и рукописные, и знаменитые крюки (ноты) — все спустил,
все продал, и голос не тот, в "Бродячей собаке" скричал» (Царевна Мымра. Тула,
1992. С.283).
Появившись 18 янв. 1906 впервые на «башне» Вяч.Иванова, он входит вскоре в ее
самый избранный, «мистико-эротический» кружок «гафизитов» (от имени персидского
поэта XIV в. Хафиза). Здесь ставилась цель особого творческого осознания жизни
путем интенсивного переживания образов красоты, навеянных искусством прошлого:
о Кузмине, получившем здесь имя «Антиной», Л.Д.Зиновьева-Аннибал, будучи одной
из активных участниц кружка, высказывалась как о «поразительном александрийце
<...> с тихим ядом изысканных недосказанностей, приготовляющем новое будущее
жизни, искусству и всей эротической психике человечества» (Богомолов Н.- С.70).
В это время Кузмин тесно сближается не только с литературной элитой, но и с
выдающимися художниками нового направления — «Мир искусства» (К.Сомов,
С.Судейкин, Н.Фефилактов, А.Бенуа, Л.Бакст и многие другие.). Здесь личность
Кузмина становится своего рода художественным объектом — и сам загадочный облик
Кузмина, и дразнящая «тайным и явным эротизмом» его поэзия, как бы сохраняющая
волнение интимной жизни давно ушедших эпох. Позже появились любопытные суждения
о Кузмине этого периода: «...когда я вижу прекрасные старинные вещи, затаившие
в себе чью-то давнюю жизнь, впитавшие в себя радости и тревоги многих
поколений, вещи, о которых мы ничего в точности не знаем, но которые сами зато
очень много знают, но не могут или не хотят ничего о себе рассказать,— я
вспоминаю Кузмина и его стихи» (Головин А. Встречи и впечатления. Л.; М., 1940.
С.100).
В конце 1906 в «Весах» выходит повесть Кузмина «Крылья» (отдельной книгой —
1907, 1908, 1923). Своей впервые в отечественной литре открыто заявленной
гомоэротической тематикой эта книга принесла Кузмин шумную и скандальную славу.
А.Блок в записной книжке (дек. 1906 г.) назвал «Крылья» «чудесными»; отмечая
вскоре в них и «некоторую» дань «грубому варварству», он тем не менее пояснял,
что оно «совершенно тонет в прозрачной и хрустальной влаге искусства»: «Имя
Кузмина, окруженное теперь какой-то грубой, варварски-плоской молвой, для нас —
очаровательное имя... художник до мозга костей, тончайший лирик, остроумнейший
диалектик искусства» («О драме», 1907). Решительно была не принята повесть в
кругу Мережковского—Гиппиус. Попытка объективного анализа «Крыльев» была
сделана Л.Я.Гуревич в ее «Заметках о современной литературе» (раздел
«Дальнозоркие»): повесть определялась как идеологическое произведение Кузмина,
в котором развивается мысль о «крылатости» всякой любви и «уродстве всякого
самоограничения». Хотя с автора и снималось обвинение в «порнографичности» («он
нигде не разворачивает перед нами "соблазнительных" картин, нигде не
употребляет своего соблазнительного дара на то, чтобы представить внешние
подробности эротической жизни»), все же произведение в итоге осуждалось как
выражение «декадентского индивидуализма», возвеличивающее вовсе не идею Платона
высшей личности («Пир» и другие трактаты), а всего лишь «конкретное
человеческое существо, многоголосое, пестрое и дробное, в противоречии своих
наклонностей» (Русская мысль. 1910. №3. С.154). Прямой поддержки это
произведение Кузмина как философский роман о свободной любви и гомоэротическом
воспитании в отзывах современников не нашло.
В 1908 в издательстве московских символистов «Скорпион» выходит первая книга
стихов Кузмина «Сети» (переиздавалась дважды — 1915, 1923), ставшая в русской
поэзии XX в. явлением, а в силу оригинальной композиционной продуманности и
благодаря ритмическому, фоническому и строфическому богатству в известной
степени и «учебником». За Кузминым окончательно упрочивается слава поэта,
всецело поглощенного темой любви («Любовь — всегдашняя моя вера» // Сети.
С.95). Литературной элитой книга была единодушно встречена с неподдельным
восхищением. А.Блок писал: «...читаю Вашу книгу вслух и про себя, в одной
комнате и в другой. Господи, какой Вы поэт и какая это книга! Я во все влюблен,
каждую строку и каждую букву понимаю...» (13 мая 1908); в своей рецензии на
книгу чуть позже: «Если Кузмин стряхнет с себя ветошь капризной легкости, он
может стать певцом народным» (Соч. Т.5. С.294-295). И.Анненский в статье «О
современном лиризме» (1909) писал: «В лиризме М.Кузмина — изумительном по
чуткости — есть временами что-то до жуткости интимное и нежное и тем более
страшное, что ему невозможно не верить, когда он плачет» (Книга отражений. М.,
1979. С.364). Н.Гумилев, начавший свой долголетний знаменитый обзор текущей
поэзии именно с «Сетей», отмечал «опьяняющие» и «восхищающие» оригинальные
размеры и «звонкость рифм» (несколько позже он назовет стих Кузмина «звучащим
утонченно и странно»). Ограниченность К. Гумилев видел в том, что поэт
«является рассказчиком только своей души, своеобразной, тонкой, но не
сильной...» (Гумилев Н,— С. 76, 110). Основательнее конкретизировал своеобразие
кузминского стиха в своем отзыве 1909 В.Брюсов: «Несомненное дарование поэта,
дар стиха, певучего и легкого, М.Кузмин обогатил изучением старофранцузской
поэзии, из которой вынес любовь к сложным строфам. Маленькие неправильности
ритмики, ударений и самого языка <...> придают его стихам какое-то новое
очарование...» (Далекие и близкие. М., 1912. С.171). Вопроса о национальных
мотивах в творчестве автора «Сетей» касались и другие. Блоком он был назван
«подлинно русским поэтом, не взявшим напрокат у Запада ровно ничего, кроме
атласного камзола да книжечки когда-то модного французика Пьера Луиса» (Соч.
Т.5. С.293); по Гумилеву, взаимоотношения национального и европейского в поэзии
К. более серьезны: от первоначального дендизма поэт лишь через мистицизм
приходит к выражению «славянской души»; Волошин в парадоксальном слиянии в
Кузмине французской крови с «раскольничьей» (как «органическом сплаве исконно
славянского с исконно латинским») видит основу его творческой натуры, «ключ» к
пониманию его «антиномий» (Лики творчества. С.743).
За «Сетями» следует книга «Комедии» (1909) и изысканно изданная книга «песен»
«Куранты любви», с нотами автора и любовно проиллюстрированная близкими
друзьями поэта С.Судейкиным и Н.Фефилактовым (1910), стих которой, по словам
Гумилева, «льется, как струя густого, душистого и сладкого меда, веришь, что
только он — естественная форма человеческой речи... Эта поэма составлена из
ряда лирических отрывков, гимнов любви и о любви. Ее слова можно повторять
каждый день, как молитву...» (Гумилев Н.- С.52).
В 1910 в «Аполлоне» (№4) появляется статья Кузмина «О прекрасной ясности»
(«идея кларизма» Кузмина послужила для акмеистов своеобразным манифестом).
Автор обосновывал обязанность художника давать миру «стройность» в
противоположность тем, кто «несет людям хаос, недоумевающий ужас и
расщепленность своего духа».
В 1910 Кузмин публикует 2 книги рассказов, в 1913 выходит третья. В это время
появляются также романы: «Плавающие путешествующие» (1915), «Тихий страж»
(1916), «Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро» (1916 — в альманахе
«Стрелец». Сб.2; 1919 — отдельным изданием с книжными украшениями
М.Добужинского). Посвятивший книгам «рассказов» специальную статью «О прозе
М.Кузмина» (Аполлон. 1910. №7) Вяч.Иванов характеризовал автора как
«очаровательного и единственного в своем роде фабулиста-прозаика», высказывался
об общей «идеальной уравновешенности» его прозы. В стилизованных произведениях
выявлялось влияние авантюрного романа античности и французского романа XVIII
в., в произведениях на тему совр. русской жизни — «влияние бытописательной
манеры Лескова». Сам Кузмин считал прозу Лескова «сокровищницей русской речи,
которую нужно бы иметь настольной книгой наравне со словарем Даля» («О
прекрасной ясности»).
В 1916 Б.Эйхенбаум связал прозу Кузмина с «младшей линией» русской прозы (Даль,
Мельников-Печерский, Лесков) и определял ее пафос как «грациозное, наивное
созерцание жизни, как причудливый узор» — в противоположность «чеховской
неврастении», «искусству целеполагающему, высокому» (Сквозь литературу. Л.,
1924. С.196, 200).
За «Курантами любви» выходит книга стихов «Осенние озера» (1912). «Как и "Сети"
<...> "Осенние озера" почти исключительно посвящены любви. Но вместо прежней
нежной шутливости и интимности, столь характерных для влюбленности», здесь
появляются «пылкое красноречие и несколько торжественная серьезность
чувственного влечения. Костер разгорелся и из приветного стал величественным»,—
отзывался Гумилев. В мастерстве Кузмина русская поэзия, подчеркивал он,
показательнее, чем у кого-либо из других поэтов, «навек попрощалась с кустарным
способом производства и стала искусством трудным и высоким, как в былые дни
своего расцвета...»; не случайно Кузмин «любит трудные строфы и размеры, в
которых вполне проявляется его власть над стихом» (Гумилев Н.— С.154,156).
Третья книга стихов Кузмина «Глиняные голубки» (1914) ничего нового в хорошо
разработанную биографически любовную тематику уже не вносит. Не случайно
О.Мандельштам, отметив в стихах Кузмин «гетевское слияние» «формы» и
«содержания» («сладостно читать живущего среди нас классического поэта»),
одновременно и тревожился об опасной стороне кузминского «кларизма»: «Кажется,
что такой хорошей погоды, какая случается особенно в его [Кузмина] последних
стихах, и вовсе не бывает» (О слове и культуре. М., 1987. С.252).
Революцию 1917 Кузмин поначалу приветствует за ее видимый пафос свободы. В
дневнике 4 дек. 1917 записывает: «Солдаты идут с музыкой, мальчишки ликуют.
Бабы ругаются. Теперь ходят свободно, с грацией, весело и степенно, чувствуют
себя вольными. За одно это благословен переворот». Однако вскоре эта запись
сменяется другой: «...дорвавшиеся товарищи ведут себя как Аттила, и жить можно
только ловким молодцам» (март 1918). В его дневнике появляются записи, в
которых реальность воспринимается как кошмарный сон: «Ведь это все призраки — и
Луначарский, и красноармейцы, этому нет места в природе, и все это существует.
Какой кошмарный сон» (12 нояб. 1918 г. // Минувшее. М.; СПб., 1993. №12.
С.430).
В 1918 в петербургском издательстве «Прометей» выходит новая книга Кузмина
«Вожатый», свидетельствующая о заметном обновлении его поэзии. По словам
рецензента, она доказывала, что «поэт Кузмин — наш и муза его нужна нашим
жестоким дням, как благая весть мира» (Оксенов И. Книги М.Кузмина // Записки
Передвижного общедоступного театра. 1919. Вып.22-23). «"Вожатый",- писал в
статье о Кузмине «Радостный путник» Э.Голлербах,— знаменует собою крушение
дендизма», взамен чему достигается «углубление, просветление духовной жизни
автора» (Книга и революция. 1922. №3). Обращаясь 29 сент. 1920 к Кузмину с
приветствием по случаю его юбилея, А.Блок высказывался: «...как это чудесно,
что, когда все мы уйдем, родятся новые люди и для них опять зазвучат ваши
"Александрийские песни" и ваши "Куранты любви" — те самые, которые омывали и
пропитывали и жгли солью музыкальных волн души многих из нас...» (Соч. Т.6.
С.439-440).
В 1920-е выходит 7 поэтических книг Кузмин («Нездешние вечера», 1921;
«Параболы», 1923, и др.). Критикой отмечалось исключительное эвфоническое
богатство их стихов: «Кто другой умеет извлекать из русской речи эти сцепления
согласных — воркующие и скрежещущие, эти тающие и ревущие трубы? Сочетанье
гласных — лепет и громы? Русская речь не ведала равного мастера» (Жизнь
искусства. 1921. № 767/769). Указывалось вместе с тем и на усиление тенденции к
герметизму в поэзии Кузмина: переход от «кларизма» к «темному велеречию
гностических стихов» (Современные записки. 1922. Кн.XI).
Последняя книга стихов Кузмин «Форель разбивает лед» (1929) была уже встречена
почти полным непониманием и непризнанием со стороны современников. Начинался
«новый период, коренное изменение манеры и стиля и дальнейшее усложнение
поэтического метода». В книге глубоко зашифрована личная биографическая тема
поэта. В формальном отношении книга представляет собой «своеобразное слияние
трех основных родов поэзии: лирики, эпоса, драмы», а также «тяготение к
изощренной композиции: повествованию или стиховому циклу придается форма то 12
месяцев, то семи дней недели, то семи створок веера»; использование разговорной
интонации в стихе являет здесь «верх достигнутого» в этой области в русской
литературе (Марков В.— С.130, 132). В противоположность солнечной стихии
«Александрийских песен» мир последней книги Кузмина предстает как бы увиденным
в заходящем вечернем либо лунном свете, а также сквозь пелену морской воды,
образ которой повторяется как рефрен: «Зеленый край за паром голубым...»; это
мир, увиденный героем, погружающимся в глубину прошлого: «Останься здесь! Ты
видишь: не могу! / Я погружаюсь с каждым днем все глубже...» («Восьмой удар»).
Рассматривая книгу как единое сюжетное целое (поэму), современный исследователь
полагает в качестве ее семантической доминанты тему «превращения»,
происходящего в ней между различными временами, видами духовно-творческого
сознания, образами ее героев и вообще состояниями (преимущественно полярными,
контрастными) бытия, чем и порождается особая оркестрованность книги, ее
лукавая легкость и насмешливая серьезность.
«Дирижером» же в поэме выступает метафора, которая, как кажется, и является
основным героем этого произведения. Сюжет поэмы можно определить при этом как
«капризные пути» метафоры (Бабаева Е. Капризными путями (Опыт прочтения поэмы
М.Кузьмина «Форель разбивает лед») // Поэтика. Стилистика. Язык и культура. М.,
1996. С.128, 134).
К началу 1930-х Кузмин вытесняется из литературы. В «Литературной энциклопедии»
его творчество характеризуется как «знаменующее» собой «процесс буржуазного
перерождения дворянской интеллигенции XX в.», выражение «экспансии в область
искусства буржуазно-помещичьего блока», стремящегося к «всестороннему
использованию своего положения, к утонченному наслаждению жизнью, к
художественной сублимации своего бытия, к эстетизации своего быта» (М.; П.,
1931. Т.5). И только как пример «исключительного ритмиста» упоминает Кузмина
Вл.Пяст в своей книге «Современной стиховедение».
В 1930-е Кузмин публикуется только как переводчик (Гомер, Апулей, Боккаччо,
Гете, Гейне, Мериме и др.) да еще как рецензент (рецензии на события
литературной и театрально-музыкальной жизни он писал на протяжении всего своего
творческого пути), хотя продолжает писать и стихи. Все написанное (сб. стихов,
поэма, переводы) пропало, будучи реквизировано при аресте в 1938 друга Кузмина
— Ю.Юркуна. Сохранился не полностью еще опубликованный огромный дневник,
который велся поэтом на протяжении четверти века. Живет Кузмин в 1930-е
бедствуя: «М.Кузмин пришел к Чулковым (Москва 1935-1936 гг.) нищий и
оборванный, но стойкий духом. Он прочел пьесу "Нерон", вызвавшую общее
восхищенье блестящим остроумием. Пьеса остро современная» (Мочалова О.
Литературные встречи. 1956 // РО ИМЛИ. Ф.392). Умер Кузмин от сердечной астмы.
В посвященном Кузмину воспоминании («Послушный Самокей») А.Ремизов, мысленно
обращаясь к нему, писал: «Ваша звезда не погасла: она мне видится над зеленым
морем среди мигающих мохнатых звезд... Ваше имя еще живет в кругу книжного
Петербурга и всегда останется у любителей стихов» (Пляшущий демон. Париж, 1949.
С.44).
Соч.:
СС: Т.I—IX. Пг., 1914-18;
Собрание стихотворений: Т.I-III. Munchen, 1977;
Проза.: Т.I-IX. Berkeley, 1984-90;
Дневник 1934 года. СПб., 1998;
Проза и эссеистика: в 3 т. М., 1999;
Стихотворения (Б-ка поэта. Б. серия). СПб., 1999;
Дневник 1905-1907. СПб., 2000;
Дневник 1908-1915. СПб., 2005.
Лит.:
Гумилев Н. Письма о русской поэзии. М., 1990;
Марков В. Поэзия Михаила Кузмина // Марков В. О свободе в поэзии. СПб., 1994;
Михаил Кузмин и русская культура XX века. Л., 1990;
Богомолов Н. Михаил Кузмин. М., 1995;
Богомолов Н., Малмстад Джон Э. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. М.,
1996;
Корниенко С. В «Сетях» Михаила Кузмина. Новосибирск, 2000;
Михайлов А. Инструментарий Михаила Кузьмина-рецензента // Русский литературный
портрет и рецензия в XX в. СПб., 2002;
Санкин С. Заметки к текстам М.А.Кузмина // Русская литература. 2002. №1. С.227;
Тимофеев А. Михаил Кузмин и его окружение в 1880-1890-е годы. Новые материалы к
биографии // Русская литература. 2002. №4. С.173.
А.И.Михайлов
Оглавление | Все источники