Баркова Анна Александровна [29.07.1901-29.04.1976]
Баркова Анна Александровна
[16(29)7.1901, Иваново-Вознесенск - 29.4.1976, Москва]
— поэтесса, прозаик.
Из простой семьи, отец — сторож гимназии, в которой Баркова училась; мать рано
умерла. Писать начала с 12 лет. В гимназии ведет записки под названием «Дневник
внука подпольного человека». Любимые авторы: Ф.Достоевский, Ф.Сологуб, Э.По,
О.Уайльд. Сверстницей запечатлен портрет Б.-гимназистки: «Огненно-красная, со
слегка вьющимися волосами, длинная коса, серьезные, с пронзительным взглядом
глаза, обилие крупных ярких веснушек на лице и редкая улыбка» (Таганов Л.—
С.6). Первые публикации — в иваново-вознесенской газете «Рабочий край» (1917).
В 1919 А.Блок отмечает стихи Барковой как «небезынтересные».
В 1922 выходит первая и единственная поэтическая книга Баркова — «Женщина». В
предисловии А.В.Луначарского была дана характеристика «своеобразной формы»
молодой поэтессы: «...она почти никогда не прибегает к метру, она любит
ассонансы вместо рифм, у нее совсем личная музыка в стихах — терпкая,
сознательно грубоватая, непосредственная до впечатления стихийности (С.3).
Обращалось также внимание и на содержательный ряд книги: «От порывов чисто
пролетарского космизма, от революционной буйственности и сосредоточенного
трагизма, от острого до боли прозрения в будущее до задушевнейшей лирики
благородной и отвергнутой любви» (Там же). Действительно, в противоположность
поэтам Пролеткульта, исключавшим в своем декларативном стихотворчестве
проблематику личности, заменявшим живое «я» механическим, коллективным «мы»,
Баркова и в себе — революционерке — осознает прежде всего женщину, спектр
чувств и переживаний которой сложен и противоречив. С одной стороны, героиня
книги заявляет о своем революционном экстремизме, направленном на полагающееся
разрушение «старого мира»: «Я преступница; я церкви взрываю / ...По дороге к
светлому раю / Я все травы, цветы иссушу» («Преступница», 1922); с другой — ее
тревожат и как бы склоняют к мукам совести встречаемые в тех же церквах
видения: «В алтаре отворенном темно, / И темны, темны Христовы взоры...»
(«Христос», 1921). То она осознает себя некой «матерью» некоего
пролеткультовского космического коллектива: «Я мать, я мать несметных
челове-честв, / Впиваю в сердце солнц вселенских свет...» («Грядущая», 1921);
то предстает намного естественнее, проще и поэтичней — дочерью даже не
«класса», а всего народа: «Люди, я ваше порождение, / Дерзновенное ваше дитя»
(«Полюбите меня!», 1922), и свое слияние она больше чувствует с природой, чем с
«интернационалом»: «Мои волосы с зелеными листьями сплетаются...» (1922).
Ожидание будущего раскрывается в книге скорее в духе романтически-символистской
или даже христианской утопии («Я увидела небо иное...»), чем революционной. Не
случайно сопровождается оно образом цветка, явно восходящим к «голубому цветку»
Новалиса: «И с тех пор средь шума земного / О неземном я грущу цветке...» («Я
упала в таинственный сон...», 1922; «Губительный цветок», 1921). Точно так же
бравирование личинами «красноармейки» и «преступницы» нередко сменяется в книге
Барковой признанием совсем противоположного характера: «А сердце плачет тайными
слезами / Пугливой женщины-ребенка» («Я холодную свободу люблю...», 1921).
Немалыми противоречиями проникнута и тема любви в книге. Здесь присутствует и
признание в любви к «борцу-ткачу» («Костер (Поэма о любви)», 1922), и любовная
трагедия, обусловленная классовым антагонизмом: «Те глаза, что меня когда-то
ласкали, / Во вражеском стане заснули» («Амазонка», 1921) или: «Сегодня я не
засну... / А завтра, дружок, / На тебя я нежно взгляну. / И взведу курок»
(«Милый враг», 1921). Вообще не чуждой любовных бездн, лирической героине
Барковой приходится не без мучительных усилий сопротивляться сладким ядам и
обольщениям любви: «Сафо, вызов бросаю/ В благоуханные царства твои! / Сети
твои разрываю, / Страстнокудрая жрица любви» («Сафо», 1922). Одно из
завершающих книгу стих, вполне можно считать пророческим: «Все грехи мои
бережно взвесили / И велели мне стать у стены. / Глаза мои были веселы, / А
губы сухие бледны» («Казнь», 1921).
В 1922 Баркова приезжает по приглашению А.В.Луначарского в Москву и 2 года
работает в его секретариате. Поступает в руководимый В.Я.Брюсовым
Литературно-художественный институт, но вскоре из него уходит.
В 1924 с помощью М.И.Ульяновой устраивается работать в «Правду», где иногда
появляются ее заметки и стихи. Изредка печатается в журнале «Красная новь»,
«Печать и революция», «Красная нива», «Новый мир». Кроме стихов в 1920-е
выходит отдельной книгой ее пьеса «Настасья Костер» (1923, героиня — сильная,
мятежная личность, предводительница разбойничьей шайки, время действия — XVII
в.), публикуется фантастическая повесть «Стальной муж» (1926), Баркова
выступает и как критик. Со второй половины 1920-х в стихах Барковой
(непубликуемых) все заметнее начинает звучать мотив безрадостных размышлений о
своем бездуховном и антигуманном времени как тупике: «Отреклись от Христа и
Венеры, / Но иного взамен не нашли» («Ветхий завет», 1928); «С покорностью
рабскою дружно /Мы вносим кровавый пай, / Затем, чтоб построить ненужный /
Железобетонный рай» («Где верность какой-то отчизне...», 1932). Подобным же
образом осмысляется ею и собственная жизнь: «Ты, жизнь моя, испорченный
набросок / Великого творения, истлей!» («Лирические волны, слишком поздно!..»,
1930).
В дек. 1934 по доносу за неосторожно оброненную на вечеринке правдистских
журналистов фразу Барковой осуждается на 5 лет лишения свободы, отбыв которые,
она в 1939 отправляется в ссылку. В 1947 ее арестовывают снова (причина:
прежняя судимость и проживание на оккупированной территории) и приговаривают
теперь уже к 10 годам исправительно-трудовых лагерей, которые она отбывает по
янв. 1956 в Коми АССР (Ин-та, Абез). Жившими там вместе с нею современниками
оставлен ее портрет: «Небольшого роста, некрасивая, с хитрым прищуром, с вечной
самокруткой во рту, в бахилах и не по размеру большом бушлате... Не имея родных
"на воле", она не получала никакой помощи извне. Но никогда не жаловалась,
держалась мужественно и не теряла чувства юмора» (Угримова И., Звездочетова Н.—
С.336). Отбыв срок, Баркова поселяется в городе Штеровка Луганской обл. (за
невозможностью прописки в Москве), где через год ее опять арестовывают
(причина: донос и перехваченный на почте сатирический рассказ о Молотове) как
«злейшего врага Советской власти» — «и она получает уже не сталинскую, а
хрущевскую десятку и попадает в мордовские лагеря» (Утевский М.— С. 335),
откуда выходит через 8 лет в 1965.
За годы арестов (23 года) Баркова создала книгу (полностью пока еще не собрана)
глубоко трагической, подлинно «лагерной» лирики. «Без дома, без семьи, по
лагерям, тюрьмам и поселениям — с ней постоянно были только стихи. До
последнего дня Анна Александровна писала стихи, часто амелодичные, некрасивые,
неуклюжие, неизменно с огромной внутренней силой» (Утевский М.— С. 333-334).
Прежде всего это стихи о своей «великой» эпохе, той самой, в которой «Круг
девятый Дантова ада / Заселила Советская Русь» («Вера Фигнер», 1950). В образе
странной, «преставившейся», но все еще блуждающей старухи поэтесса видит не то
Россию, не то саму себя: «Платьишко все на мне истертое, /И в гроб мне нечего
надеть. / Уж я давно блуждаю мертвая, / Да только некому отпеть» («Старуха»,
1952). В необычно трагическом контексте были написаны и стихи о любви: «Голос
хриплый и грубый,— / Ни сладко шептать, ни петь./ Немножко синие губы, / Морщин
причудливых сеть. / А тело? Кожа да кости, / Прижмусь — могу ушибить. / А все
же — сомненья бросьте, / Все это можно любить. / Как любят острую водку.— /
Противно, но жжет огнем, / Сжигает мозги и глотку / И делает смерда царем»
(«Я», 1954). Но даже и эта невероятная, чудовищная жажда счастья,
сопровождавшаяся то украденной «лаской в тишине» («Украдкою от слова кража...»,
1954), то «воровскою судорогой встречи...», в конце концов здесь истощается и
уступает место последнему желанию человека — не дать себя окончательно
растоптать и добровольно выбрать «откровенный выстрел, / Так честно пробивающий
сердца» («Загон для человеческой скотины...», 1955). «Лагерная» лирика Барковой
занимает свое законное место среди таких произведении — «памятников жертвам
эпохи», как «Реквием» А.Ахматовой, «Архипелаг ГУЛАГ» и «Один день Ивана
Денисовича» А.Солженицына, «Колымские рассказы» В.Шаламова.
По завершении своего «последнего срока» Баркова в 1965 направляется в
пос.Потьма Мордовской АССР в инвалидный дом, откуда в 1967 получает (при
содействии А.Твардовского и К.Федина) возможность вернуться в Москву. Здесь она
продолжает писать стихи и даже несколько раз пытается предложить их к
публикации, получая всякий раз неизменный отказ: «Нет оптимизма, нет
жизнеутверждающего начала» (Угримова И., Звездочетова Н.— С. 337). Стихи
Барковой последних лет действительно пессимистичны, хотя и мужественны. От
лирики личной судьбы она все чаще переходит к раздумьям о смысле жизни вообще,
ее стих звучит суровым предупреждением для остающихся жить людей: «Мы детали
железной башни. / Мы привинчены намертво к ней. / Человек-животное страшен, /
Человек-машина страшней» («Культ нейлона и автомашины», 1972).
Наиболее заметными в прозаическом наследии Барковой (писала рассказы, повести,
вела дневник) являются принадлежащие, также как и лагерная лирика, фонду
потаенной литературы советского периода повести 1950-х «Как делается луна»,
«Восемь глав "безумия"», «Освобождение Гынгуании», содержащие критику
социалистического общества. «Коммунизм для нее — разновидность фанатизма,
извращающего человеческую природу <...>.
С точки зрения стилевых особенностей, проза Барковой тяготеет к гротескно
заостренной, злободневной публицистике, свидетельствующей о том, что
писательница на три десятилетия опередила общественное сознание своего времени.
В эпоху творчества "коммунистической мифологии" она ясно и глубоко понимала
реальность, предостерегала от опасности "расчеловечивания" общества, бросала
вызов всему сковывающему, порабощающему духовную и творческую свободу. Ее
реакция на деградацию духа — страстная, бескомпромиссная, в ней проявился
свойственный Барковой максимализм» (Холодова 3. Проза А.А.Барковой периода
«хрущевской оттепели» // Вопросы онтологической поэтики потаенной литературы.
Иваново, 1988. С. 291, 293).
Умирая от рака горла, Баркова в бреду переживала события своей лагерной жизни;
утверждавшая, что не верит в Бога, перед смертью она попросила похоронить ее по
православному обряду.
Соч.:
Стихотворения // Доднесь тяготеет. Вып.1. Записки нашей современницы. М., 1989;
Возвращение. Иваново, 1990;
Избранное: из гулаговского архива. Иваново, 1992;
[Стихотворения]. Красноярск, 1998;
...Вечно не та. М., 2002.
Лит.:
Гусман Б. Анна Баркова // Сто поэтов. Литературные портреты. Тверь, 1923;
Угримова И., Звездочетова Н. Об авторе // Доднесь тяготеет. Вып.1. М., 1989;
Утевский М. [Воспоминания] // Лазурь: альм. 1. М., 1989;
Дудин М. В нее верили Блок и Пастернак // Литературная газета. 1990. 29 авг.
С.5;
Гаганов Л. «Прости мою ночную душу...»: Книга об А.Барковой. Иваново, 1993;
Гаганов Л. Баркова и Розанов// Филологические штудии. Иваново, 1998. Вып.2;
Христофоров В. Анна Баркова: Стиха надтреснутый крик // Литературная Россия.
М., 2002. С.8-9.
А.И.Михайлов
Оглавление | Все источники