AZ-libr.ру

       [16(29)7.1901, Иваново-Вознесенск - 29.4.1976, Москва]
       — поэтесса, прозаик.
       Из простой семьи, отец — сторож гимназии, в которой Баркова училась; мать рано умерла. Писать начала с 12 лет. В гимназии ведет записки под названием «Дневник внука подпольного человека». Любимые авторы: Ф.Достоевский, Ф.Сологуб, Э.По, О.Уайльд. Сверстницей запечатлен портрет Б.-гимназистки: «Огненно-красная, со слегка вьющимися волосами, длинная коса, серьезные, с пронзительным взглядом глаза, обилие крупных ярких веснушек на лице и редкая улыбка» (Таганов Л.— С.6). Первые публикации — в иваново-вознесенской газете «Рабочий край» (1917).
       В 1919 А.Блок отмечает стихи Барковой как «небезынтересные».
       В 1922 выходит первая и единственная поэтическая книга Баркова — «Женщина». В предисловии А.В.Луначарского была дана характеристика «своеобразной формы» молодой поэтессы: «...она почти никогда не прибегает к метру, она любит ассонансы вместо рифм, у нее совсем личная музыка в стихах — терпкая, сознательно грубоватая, непосредственная до впечатления стихийности (С.3). Обращалось также внимание и на содержательный ряд книги: «От порывов чисто пролетарского космизма, от революционной буйственности и сосредоточенного трагизма, от острого до боли прозрения в будущее до задушевнейшей лирики благородной и отвергнутой любви» (Там же). Действительно, в противоположность поэтам Пролеткульта, исключавшим в своем декларативном стихотворчестве проблематику личности, заменявшим живое «я» механическим, коллективным «мы», Баркова и в себе — революционерке — осознает прежде всего женщину, спектр чувств и переживаний которой сложен и противоречив. С одной стороны, героиня книги заявляет о своем революционном экстремизме, направленном на полагающееся разрушение «старого мира»: «Я преступница; я церкви взрываю / ...По дороге к светлому раю / Я все травы, цветы иссушу» («Преступница», 1922); с другой — ее тревожат и как бы склоняют к мукам совести встречаемые в тех же церквах видения: «В алтаре отворенном темно, / И темны, темны Христовы взоры...» («Христос», 1921). То она осознает себя некой «матерью» некоего пролеткультовского космического коллектива: «Я мать, я мать несметных челове-честв, / Впиваю в сердце солнц вселенских свет...» («Грядущая», 1921); то предстает намного естественнее, проще и поэтичней — дочерью даже не «класса», а всего народа: «Люди, я ваше порождение, / Дерзновенное ваше дитя» («Полюбите меня!», 1922), и свое слияние она больше чувствует с природой, чем с «интернационалом»: «Мои волосы с зелеными листьями сплетаются...» (1922). Ожидание будущего раскрывается в книге скорее в духе романтически-символистской или даже христианской утопии («Я увидела небо иное...»), чем революционной. Не случайно сопровождается оно образом цветка, явно восходящим к «голубому цветку» Новалиса: «И с тех пор средь шума земного / О неземном я грущу цветке...» («Я упала в таинственный сон...», 1922; «Губительный цветок», 1921). Точно так же бравирование личинами «красноармейки» и «преступницы» нередко сменяется в книге Барковой признанием совсем противоположного характера: «А сердце плачет тайными слезами / Пугливой женщины-ребенка» («Я холодную свободу люблю...», 1921).
       Немалыми противоречиями проникнута и тема любви в книге. Здесь присутствует и признание в любви к «борцу-ткачу» («Костер (Поэма о любви)», 1922), и любовная трагедия, обусловленная классовым антагонизмом: «Те глаза, что меня когда-то ласкали, / Во вражеском стане заснули» («Амазонка», 1921) или: «Сегодня я не засну... / А завтра, дружок, / На тебя я нежно взгляну. / И взведу курок» («Милый враг», 1921). Вообще не чуждой любовных бездн, лирической героине Барковой приходится не без мучительных усилий сопротивляться сладким ядам и обольщениям любви: «Сафо, вызов бросаю/ В благоуханные царства твои! / Сети твои разрываю, / Страстнокудрая жрица любви» («Сафо», 1922). Одно из завершающих книгу стих, вполне можно считать пророческим: «Все грехи мои бережно взвесили / И велели мне стать у стены. / Глаза мои были веселы, / А губы сухие бледны» («Казнь», 1921).
       В 1922 Баркова приезжает по приглашению А.В.Луначарского в Москву и 2 года работает в его секретариате. Поступает в руководимый В.Я.Брюсовым Литературно-художественный институт, но вскоре из него уходит.
       В 1924 с помощью М.И.Ульяновой устраивается работать в «Правду», где иногда появляются ее заметки и стихи. Изредка печатается в журнале «Красная новь», «Печать и революция», «Красная нива», «Новый мир». Кроме стихов в 1920-е выходит отдельной книгой ее пьеса «Настасья Костер» (1923, героиня — сильная, мятежная личность, предводительница разбойничьей шайки, время действия — XVII в.), публикуется фантастическая повесть «Стальной муж» (1926), Баркова выступает и как критик. Со второй половины 1920-х в стихах Барковой (непубликуемых) все заметнее начинает звучать мотив безрадостных размышлений о своем бездуховном и антигуманном времени как тупике: «Отреклись от Христа и Венеры, / Но иного взамен не нашли» («Ветхий завет», 1928); «С покорностью рабскою дружно /Мы вносим кровавый пай, / Затем, чтоб построить ненужный / Железобетонный рай» («Где верность какой-то отчизне...», 1932). Подобным же образом осмысляется ею и собственная жизнь: «Ты, жизнь моя, испорченный набросок / Великого творения, истлей!» («Лирические волны, слишком поздно!..», 1930).
       В дек. 1934 по доносу за неосторожно оброненную на вечеринке правдистских журналистов фразу Барковой осуждается на 5 лет лишения свободы, отбыв которые, она в 1939 отправляется в ссылку. В 1947 ее арестовывают снова (причина: прежняя судимость и проживание на оккупированной территории) и приговаривают теперь уже к 10 годам исправительно-трудовых лагерей, которые она отбывает по янв. 1956 в Коми АССР (Ин-та, Абез). Жившими там вместе с нею современниками оставлен ее портрет: «Небольшого роста, некрасивая, с хитрым прищуром, с вечной самокруткой во рту, в бахилах и не по размеру большом бушлате... Не имея родных "на воле", она не получала никакой помощи извне. Но никогда не жаловалась, держалась мужественно и не теряла чувства юмора» (Угримова И., Звездочетова Н.— С.336). Отбыв срок, Баркова поселяется в городе Штеровка Луганской обл. (за невозможностью прописки в Москве), где через год ее опять арестовывают (причина: донос и перехваченный на почте сатирический рассказ о Молотове) как «злейшего врага Советской власти» — «и она получает уже не сталинскую, а хрущевскую десятку и попадает в мордовские лагеря» (Утевский М.— С. 335), откуда выходит через 8 лет в 1965.
       За годы арестов (23 года) Баркова создала книгу (полностью пока еще не собрана) глубоко трагической, подлинно «лагерной» лирики. «Без дома, без семьи, по лагерям, тюрьмам и поселениям — с ней постоянно были только стихи. До последнего дня Анна Александровна писала стихи, часто амелодичные, некрасивые, неуклюжие, неизменно с огромной внутренней силой» (Утевский М.— С. 333-334). Прежде всего это стихи о своей «великой» эпохе, той самой, в которой «Круг девятый Дантова ада / Заселила Советская Русь» («Вера Фигнер», 1950). В образе странной, «преставившейся», но все еще блуждающей старухи поэтесса видит не то Россию, не то саму себя: «Платьишко все на мне истертое, /И в гроб мне нечего надеть. / Уж я давно блуждаю мертвая, / Да только некому отпеть» («Старуха», 1952). В необычно трагическом контексте были написаны и стихи о любви: «Голос хриплый и грубый,— / Ни сладко шептать, ни петь./ Немножко синие губы, / Морщин причудливых сеть. / А тело? Кожа да кости, / Прижмусь — могу ушибить. / А все же — сомненья бросьте, / Все это можно любить. / Как любят острую водку.— / Противно, но жжет огнем, / Сжигает мозги и глотку / И делает смерда царем» («Я», 1954). Но даже и эта невероятная, чудовищная жажда счастья, сопровождавшаяся то украденной «лаской в тишине» («Украдкою от слова кража...», 1954), то «воровскою судорогой встречи...», в конце концов здесь истощается и уступает место последнему желанию человека — не дать себя окончательно растоптать и добровольно выбрать «откровенный выстрел, / Так честно пробивающий сердца» («Загон для человеческой скотины...», 1955). «Лагерная» лирика Барковой занимает свое законное место среди таких произведении — «памятников жертвам эпохи», как «Реквием» А.Ахматовой, «Архипелаг ГУЛАГ» и «Один день Ивана Денисовича» А.Солженицына, «Колымские рассказы» В.Шаламова.
       По завершении своего «последнего срока» Баркова в 1965 направляется в пос.Потьма Мордовской АССР в инвалидный дом, откуда в 1967 получает (при содействии А.Твардовского и К.Федина) возможность вернуться в Москву. Здесь она продолжает писать стихи и даже несколько раз пытается предложить их к публикации, получая всякий раз неизменный отказ: «Нет оптимизма, нет жизнеутверждающего начала» (Угримова И., Звездочетова Н.— С. 337). Стихи Барковой последних лет действительно пессимистичны, хотя и мужественны. От лирики личной судьбы она все чаще переходит к раздумьям о смысле жизни вообще, ее стих звучит суровым предупреждением для остающихся жить людей: «Мы детали железной башни. / Мы привинчены намертво к ней. / Человек-животное страшен, / Человек-машина страшней» («Культ нейлона и автомашины», 1972).
       Наиболее заметными в прозаическом наследии Барковой (писала рассказы, повести, вела дневник) являются принадлежащие, также как и лагерная лирика, фонду потаенной литературы советского периода повести 1950-х «Как делается луна», «Восемь глав "безумия"», «Освобождение Гынгуании», содержащие критику социалистического общества. «Коммунизм для нее — разновидность фанатизма, извращающего человеческую природу <...>.
       С точки зрения стилевых особенностей, проза Барковой тяготеет к гротескно заостренной, злободневной публицистике, свидетельствующей о том, что писательница на три десятилетия опередила общественное сознание своего времени. В эпоху творчества "коммунистической мифологии" она ясно и глубоко понимала реальность, предостерегала от опасности "расчеловечивания" общества, бросала вызов всему сковывающему, порабощающему духовную и творческую свободу. Ее реакция на деградацию духа — страстная, бескомпромиссная, в ней проявился свойственный Барковой максимализм» (Холодова 3. Проза А.А.Барковой периода «хрущевской оттепели» // Вопросы онтологической поэтики потаенной литературы. Иваново, 1988. С. 291, 293).
       Умирая от рака горла, Баркова в бреду переживала события своей лагерной жизни; утверждавшая, что не верит в Бога, перед смертью она попросила похоронить ее по православному обряду.

Литература и другие источники информации