AZ-libr.ру

       [8.10.1960, г.Орехово-Зуево Московской обл.]
       — поэт.
       Отец — академик Российской академии естественных наук, родом из крестьян с.Панино Рязанской обл.; мать — инженер, из Орехово-Зуево, где в свое время ее дед был главным механиком на фабрике Саввы Морозова. Щербаков окончил Московский лесотехнический институт (1982). В том же году поступил в Литературный институт им. А.М.Горького, совмещая учебу с работой на радио, а в 1987 перешел в издательство «Молодая гвардия» ведущим редактором отдела поэзии.
       Печататься начал рано, лет с семнадцати, однако первой серьезной публикацией считает поэтическую подборку в сборнике «Молодые поэты Москвы» (1983), выпущенном издательством «Молодая гвардия».
       Первые поэтические впечатления Щербакова связаны с Рязанщиной, где провел детство: «Я сплю под иконами в бабкином доме, / Закаты встречаю парным молоком, / И долго валяюсь на теплой соломе / Почти что в обнимку с веселым телком» («Я сплю под иконами в бабкином доме...», 1980). Эти впечатления подпитывались и гордым чувством землячества с Есениным: «Огромно небо над Рязанью, / И здесь от века человек / Привычен к синему слиянью / Равнинных и небесных рек» («Южный крест»), хотя, как справедливо отмечал Н.Старшинов, «при всей его любви к Есенину, к малой родине С.Щербаков избежал этого подминающего под себя влияния поэта... у него интонации свои, и сюжеты — тоже». (Литературная учеба. 1989. №2. С.21).
       Дебютная поэтическая книга Щербакова с весьма дерзким для русского поэта названием «Веселая судьба» (1986) сразу обозначила главный для него вопрос, с которым он входил в литературу: «На Земле весенней и лунной / Холостой, веселый и юный, / Навсегда влюбленный в удачу, / Я подумал: "Что же я значу, / Этих нив восторженный житель?"» («На Земле весенней и лунной...»). После выхода сборника в свет Щербаков был удостоен литературной премии им. А.М.Горького «За лучшую первую книгу года» (1987) и стал одним из самых молодых членов СП СССР. О.Шестинский писал в напутственном слове к сб.: «С.Щербаков оптимистичен: "Любовь чиста, весна всесильна, / А Родина моя бессмертна"... Радует и волевая, деятельная мысль, пронизывающая стихи...» (Веселая судьба. С.3).
       Вместе с тем критик П.Ульяшов уловил в ней и первую тревожную ноту, оценив провидческое чутье поэта в еще, казалось бы, благополучном мире: «Явно талантлив... совсем молодой Сергей Щербаков... Он из тех поэтов, которые умеют видеть в частном явлении — например, насильственно прерванном полете селезня — последствия событий, разрешающихся в логической цепочке причинных связей мировым катаклизмом: "Нет, мне не слишком жаль его полета, / Об этом глупо было б говорить, / Я всё о том, что ширится охота, / Что трудно выжить и легко убить. / И лунный диск с того так желт и жуток, / Что в гонке человеческих страстей / Одни, как я, охотятся на уток, / Другие больше любят на людей..."» (Ульяшов П. Заказываю судьбу!).
       Известность Щербакову принесло стих., прозвучавшее диссонансом «Веселой судьбе»: «Я хочу умереть на Пасху, / Загрустив о небесном чуде / И стаканом созревшей браги / Напоследок утешив плоть, / Чтоб меня на дороге к Спасску / Подобрали чужие люди / И сказали: "Везет бродяге — / В светлый праздник прибрал Господь..."» («Я хочу умереть на Пасху...», 1989). Вопреки «перестроечному» оптимизму ряда литераторов начала 1990-х, эти строки отрезвляли как «роковая о гибели весть» — гибели поэзии, культуры, традиции. Во многом они оказались пророческими.
       В 1992, во время расцвета рыночных отношений как в политике, так и в поэзии и в издательском деле, Щербаков ушел и из поэзии, и из издательства, с ироническим вызовом написав: «Был и я лирическим поэтом. / Не смотрел я съезды депутатов. / Потому что знал — в бедламе этом / Сам Господь не сыщет виноватых... / ...И пока мы спорили без толку, / Кто у нас пробьется в президенты, / Депутат шикарнейшую телку / Поволок в свои апартаменты. / Я хочу политикой заняться!» («Поэт и политика»).
       Работа в торгово-коммерческой фирме позволила Щербакову найти средства для издания своего поэтического сборника «Воскресная любовь» (1992), подготовленного к выпуску издательством «Современник», но оставленного из-за издательского кризиса. Талантливая и очень грустная книга — о «задохнувшемся» поэтическом поколении: «Мы так и не спели задуманной песни, / А всё вспоминали какое-то слово, / Так прочно, так глупо забытое нами, / Ведь были в том слове протяжность и нежность / И, главное, в нем открывалась надежда / На лучшее что-то. А ночь проходила, / Плескалась в реке полусонная рыба, / Костер догорал, и хотелось заплакать; / И всё нам казалось, что рядом, что близко, / Что вот уже скоро в единственном слове / Откроется нам бесконечная тайна...» («Мы так и не спели задуманной песни...»).
       Щербаков попытался заключить нарастающий вокруг хаос в сказочно-фольклорную форму, обыграв злободневные темы в стихотворной пьесе-сказке «Какъ Иванъ-дуракъ жениться ходилъ» (1996), что, к примеру, сделал и Л.Филатов в поэме-сказке «Про Федота-стрельца, удалого молодца». Но если Филатов стилизовал язык своей поэмы под фольклорно-народный, то Щербаков взял только фольклорный сюжет о борьбе со Змеем Горынычем (у Щербакова — Зеленым Змием), наполнив речь своих сказочных персонажей сленговым «новоязом» последнего времени. Такой прием позволил показать и комичность, и болезненность притязаний некоторых модников от литературы на особый, «кастовый», язык, и шире — показать «бесконечный тупик» беспочвенности.
       В новой книге стихов «Дар» (2002) отразились попытки Щербакова изжить «Нелепый дар судьбы — сплетать венки сонетов, / Не нужных никому в родной ему стране» (стих. «Дар»). Книга вобрала в себя три основные «думы» поэта. Первая: поэтический талант — это дар судьбы или наказание? Автор склоняется к последнему: «Всё врут, что истина в вине. / Зачем в компании безвестной / С вином смешал я дар небесный, / Дарованный на гибель мне? / В глазах туман, под сердцем зной. / А муза, старая кокетка, / Глядит презрительно и едко — / Она смеется надо мной!» («Жалоба»). Вторая дума — о возможных степенях свободы поэта. Драма выбора между тем, о чем говаривал Н.Гумилев: быть влюбленным — профессиональное условие поэта, и тем, что принято называть житейской добродетелью, отразилась не в одном стихотворении Щербакова: «В тот страшный год, когда я был любим, / И сам любил, и это было плохо, / Рыдал тебя хранящий херувим, / Упав лицом в кусты чертополоха... / Я был любим и не играл тобой. / Но по пути, который нам неведом, / Мы много судеб тащим за собой, / И много клятв бредет за нами следом...» («В тот страшный год, когда я был любим...»). Третья дума — это сомнения в справедливости утверждения Достоевского, что «красота спасет мир». Щербаков задается вопросом, может ли поэт изменить мир к лучшему: «И вот когда он стал совсем седым и старым, / И мог унять с трудом дрожание руки, / И проклинал свой дар, что был потрачен даром, / Тогда к нему пришли его ученики. / И он учил их так: "Возлюбленная лира / Свела меня с ума и привела в трактир. / Любите Божий мир, но не спасайте мира, / Поскольку все равно вы не спасете мир!" («Дар»). По сути, лирический герой спорит не столько с Достоевским, сколько со своей судьбой — судьбой поэта. Эта сквозная мысль книги Щербакова перекликается и с лермонтовской «Молитвой», в которой поэт умоляет Творца избавить его от «страшной жажды песнопенья», и с блоковскими стро-ками-отречением: «Молчите, проклятые книги! / Я вас не писал никогда!» («Друзьям»), написанными в зените демонического Серебряного века с его исступленным стихотворчеством.
       Поэзию Щербакова отличает скрытая эмоциональность и смысловая многослойность, внимание к детали и напевность стиха, лиричность и самоирония, часто горькая. А.Межиров писал в рецензии на дипломную работу Щербакова (1987): «В его стихах есть тематическая многозначность, но ничто не нарушает впечатления естественности, цельности, органического единства. Романтический пафос сочетается со сдержанной, подчеркнуто прозаической интонацией... общий драматизм — с намеком на юмористическую нотку...» (Архив автора). Г.Красников отмечал в поэзии Щербакова «очень солидную культуру стиха... изящество формы и современную оснащенность стихотворной техники» (Красников Г.— С.319).
       В 1998 Щербаков вернулся в Лесотехнический институт, где стал преподавателем русского языка, защитил диссертацию о творчестве Николая Старшинова (2003), но, несмотря на уход в литературоведение, так и не сумел изжить свой стихотворный дар и сойти с пути поэта. Теперь он видит этот путь как путь искупления: «Печален путь до города Рязани. / И сам Господь, храня свой Третий Рим / Висящими по избам образами, / Не понимает, что мы здесь творим... / ...Печален путь до города Рязани. / И, кажется, с него нельзя свернуть. / Под низкими скупыми небесами / Все больше он похож на Крестный путь». Это путь на родину, к самому себе, к есенинским истокам, ведь Крестный путь, хоть он и скорбен, обещает Воскресение.

Литература и другие источники информации