AZ-libr.ру

       [5.12.1944, Ленинград]
       — поэт, эссеист, историк литературы.
       Отец Стратановского — Георгий Андреевич Строгановский, филолог-классик, переводчик Геродота, Фукидида, Иосифа Флавия и др. Мать — Ольга Сергеевна Заботкина, преподаватель французского, переводчик Сен-Жюста и др. Стихи Стратановский начал писать в школе, посещал руководимый Н.И.Грудининой литературный клуб при ленинградском Дворце пионеров, где познакомился и подружился с В.Б.Кривулиным. В 1963 поступил на французское отделение Ленинградского университета, но затем перешел на русское, которое и окончил в 1968. В университете стихов не писал, занимался у В.Я.Проппа, Б.Ф.Егорова, а затем в блоковском семинаре Д.Е.Максимова. По окончании университета вновь начал писать стихи, работая экскурсоводом во Всесоюзном музее А.С.Пушкина, в Пушкинском заповеднике Псковской области и др.
       С 1983 — библиограф Российской национальной библиотеки.
       Поэтическая биография Стратановского определилась двумя факторами: бурной «пражской весной» 1968 и великолепием былой царскосельской культуры, на фоне которой эта «весна» переживалась. В разных модификациях, но эта антиномичность — культурного богатства и исторической нищеты, интеллектуального порыва и рутинной психологии, высокого мифотворчества и лубочной картинности и т.п.— есть тема, содержание и порожденная ими эстетика стихов Стратановского. Особенность его поэзии заключается в том, считает К.М.Бутырин, что «...она и интеллектуальная, "ученая", и уличная (но не богемная!)...»
       После университета поэзия вновь стала главенствующим содержанием жизни Стратановского. Начав посещать литературное объединение при СП, руководимое Г.С.Семёновым, он нашел в нем много будущих товарищей по цеху, с которыми и связал литературную судьбу — с тем же Кривулиным, Тамарой Буковской, Михаилом Гурвичем (Ясновым), Еленой Игнатовой, Борисом Куприяновым, Олегом Охапкиным, Еленой Пудовкиной, Татьяной Царьковой, Петром Чейгиным, Виктором Ширали и другие. К этой же группе, составившей в начале 1970-х ленинградский поэтический андеграунд, можно отнести еще нескольких поэтов, в первую очередь Елену Шварц, с которой Стратановский, сохраняет творческие отношения по сей день.
       В 1970-е Стратановский активно публикует стихи в возникших тогда самиздатских журналов «37», «Часы», «Северная почта» и др., а с 1980 вместе с Бутыриным начинает издавать журнал «Диалог» (вышло 3 номера) и затем «Обводный канал» (с 1981 вышло 18 номеров, и формально это издание не закрывалось до наших дней). Была напечатана подборка его стихов и в парижском альманахе Михаила Шемякина «Аполлон-77» (1977). На родине стихи Стратановского в официальной печати появились в 1985 — в составе коллективного сборника «Круг» (Л.: Советский писатель). Издание это явилось компромиссным детищем ленинградского андеграунда и официальных структур, под эгидой которых был создан «Клуб-81», вобравший в себя многих литераторов «второй культуры», членом которого был также Стратановский. Все же большая часть стихов Стратановского до начала 1990-х печаталась в заграничной русскоязычной прессе. Уже тогда их стали переводить на другие языки.
       Между тем как раз вскоре после первой публикации на родине Стратановский вновь прекращает писание стихов. Начиная с 1986 и до начала 1990-х из-под его пера появилось, кажется, лишь несколько строчек.
       В стихотворной практике Стратановский далек от традиционализма, не будучи в то же время, что очень существенно для понимания природы его поэзии, сторонником авангардистских, тем более пост-постмодернистских, крайностей. Ему чуждо понимание искусства как иронической игры со знаками культуры. Искусство—и прежде всего поэзия — имеет, полагает Стратановский, прямое отношение к онтологическим ценностям человеческой жизни: к любви, к радости, к горю, к вере и неверию. Стих, представляется Стратановский неким цветком в захолустье, диковинной красоты существом, въяве растущим и крепнущим на глазах читателя. Поэт «обманывает» его привычные ожидания, но показывает ему не какую-то химеру, не эпатирующую «подробность», а новую, не менее внятную, чем утвердившаяся в нашем сознании, реальность: «Мне цыганка-рябина / Милей хоровода берез / Их славянский наркоз / Снимет боль, но не вылечит сплина / А рябина целит / Зрелой яростью ягод кровавых / И по селам царит / И цыганит в дубравах» (1981). В дальнейшей стихотворной практике у Стратановский еще сильнее, чем в этом примере, в зависимости от содержания меняется строчечный ритм, то исчезает, то вновь появляется рифма, зияют пробелы в пунктуации или, наоборот, речь становится насыщенной графическими символами...
       Рассматривать явление Стратановский как плод, непроизвольно сорвавшийся с какой-либо литературной яблони, затруднительно, ибо его эстетика отрицает «школу» во имя утверждения творческой индивидуальности поэта. Конечно, всякий настоящий художник в конце концов «школу» преодолевает. Но здесь мы сталкиваемся с уникальным случаем принципиальной внесистемности собственно стихотворного метода — при очень явственной чуткости поэта к культурным явлениям, к истории культуры в целом. Можно сказать, что философский мир Григория Сковороды и Николая Федорова, проза Николая Гоголя и Андрея Платонова, беседы с близким в молодости по духу Кириллом Бутыриным повлияли на поэзию Стратановского больше, чем самые значительные из стихов его предшественников и современников. Разумеется, и собственно стиховая перекличка Стратановского с державинским «металла звоном», с лермонтовским «непроходимых мук собором», с хлебниковской «нагой свободой» или с мандельштамовской «шестипалой неправдой» налицо во многих его текстах. Но это в большей степени обычная культурная рецепция, продиктованная очень культурной памятью Стратановского, чем развитие или преодоление чьей-то поэтики.
       Бутырин замечает: Стратановский — «...поэт, мыслящий, не метафорами и символами, а мифами». Метафоры и символы в поэзии Стратановского, конечно, присутствуют — и в немалой степени. Смысл приведенного суждения в том, что метафоры эти и символы не служат Стратановскому сокровенным орудием осовременивания стихотворений, насыщения его аллюзивным подтекстом, столь распространенным у авторов равно печатавшихся и не печатавшихся во времена «застоя». Так, например, в самой известной вещи Стратановский советского периода, поэме «Суворов» (1973), многие видели чуть ли не прямое переложение старой истории на новый лад, «подарок» к 5-й годовщине вторжения советских войск в Прагу. Сюжет поэмы на такую трактовку едва ли не наталкивает: в ней речь идет о взятии русскими войсками Праги, предместья Варшавы, во время восстания Костюшко. Конечно, и сам поэт не мог не понимать, что политическая трактовка поэмы возможна. Но именно этим обстоятельством он и пренебрег — весьма демонстративно написав о культе героя и героического в любой из моментов истории. Так что, осовременивая поэму, найдешь в ней смысл скорее «мракобесный», чем «крамольный»: покоритель Праги представлен тут «российским Марсом» и «полнощных стран героем». Впрочем, самое пылкое воображение вряд ли найдет Суворова среди «водителей масс» 1968.
       Миф рассматривается у Стратановского всегда двуедино — и с точки зрения его создавших, и с точки зрения от него потерпевших. Эта амбивалентность выражена в «Суворове» прежде всего. И тут же подытожена: «Суворов спит в могиле бранных снов, / В сиянии покоя, / А дух его парит, преступный дух героя / И кавалера многих орденов».
       Из того, что Стратановский «мыслит мифами», вывода о его собственном «мифотворчестве» совсем не последует. «Мифологию» он скорее дискредитирует. Во всяком случае, «современную мифологию». Лирический субъект этой поэзии — человек бунтующего сознания. Не отождествим этого субъекта с автором по одной простой причине: он не ведает об оборотной стороне чеканящейся медали, не знает, что неповторимость стиху придают авторские обертоны, а не его воспроизведенный голос.
       Остережемся говорить об иронии Стратановского. Если она и наличествует, то как способ преодоления иронии же. То есть как способ защиты сюжетов и тем, о которых принято говорить с иронией. Очень ответственное эстетическое кредо Стратановского сводится к желанию обнаружить неведомое в пошлом, истинное в банальном, к попытке раскрыть ходульное выражение как лирическое. Это своего рода «остранение остранения»: на мгновение показав привычную вещь с необычной стороны, поэт все же доказывает, что и в демонстрации примелькавшегося фасада остается свой немалый смысл.
       Особенно после выхода первой книжки в 1993 лирика Стратановского превращается в пестрое собрание причудливых изразцов. Именно их разнообразие подчеркивает их типологическое сходство. Достаточно двух примеров из книги Стратановского «Тьма дневная» (2000), чтобы представить въяве, о чем идет речь: «Вот Павка Чичиков — / вчера партаппаратчик / Теперь хозяин фирмы по продаже / Российских голых душ / в лимонный Сингапур» (С.15). И — не менее характерный образчик: «Вот премьера балета / "Загадочный Логос-Христос" / Пляска голой Марии / с добавкой мистических поз / Вихрь апостолов, поступь Пилата / Взрыв театра в финале, / подготовленный сектой подпольной / Христиан-террористов» (С.32).
       Вот и в последней книге, «Рядом с Чечней», «действо» воссоздано пунктиром по мифу о Пхармат-Прометее. Лирическим жанром, стишками, заколоченными в строфы-гробы, Стратановский пренебрег окончательно. Зачем ему они после «Уединенного», после «Опавших листьев»? Розанов — вот кто для него поэт, метафизики сладкой, поденной, ее выдумщик и образец. Хоть и знали мы все это давно, «Апокалипсис мимолетный» только у Стратановского получился. Верим: и он не конец. Потому что «стихи не о любви» у Стратановского звучат проникновеннее иной «любовной лирики».

Литература и другие источники информации