AZ-libr.ру

       [26.10(8.11).1917, Киев — 31.7.2001, Монтерей, Калифорния, США]
       — поэт, переводчик.
       В 1944 вместе с отцом Николаем Владимировичем Марченко, ставшим впоследствии известным романистом (псевдоним — Н.Нароков), оказался в Германии. «Загадочную» фамилию Моршен выбрал, чтобы избежать репатриации.
       С 1950 живет в Калифорнии (США).
       Печататься начал в 1948. Выпустил 5 авторских сборников: «Тюлень» (Франкфурт-на-Майне, 1959), «Двоеточие» (1967), «Эхо и зеркало» (1979), «Собрание стихов» (1996) и «Пуще неволи» (2000), куда впервые вошли переводы Моршена.
       Стихи первой книги более автобиографичны, лиричны. Вторая проникнута философскими раздумьями. Третья отличается значительно большим новаторством формы. Итоговая, пятая, включает в себя стихи четырех предыдущих, циклы «Умолкший жаворонок» и «Новые стихи» — философские раздумья поэта об искусстве и жизни. Всем им присуща «острая мысль, внутренняя страсть, а иногда и увлекательная игра смысловых контрастов и точек зрения» (В.Марков).
       Среди ранних стихов поэта лишь несколько однозначно трагических: «На Первомайской жду трамвая», «Как круги на воде, расплывается страх», «Хиросима» и «Гроза». Скепсис и ирония порой проявляются и в третьей книге поэта; в «Воспалении зрительного нерва» «красна девица сделалась синим чулком, / Сине море — зеленой скукой. / Синей птицей мерещился красный лопух, / Белый свет — семицветною грязью».
       Через все творчество поэта «проходит мысль о свободе, о противостоянии фатуму, «страшному миру» XX в. Моршен даже вступает в полемику со своими предшественниками, поэтами «парижской ноты», обвиняя их в слабости («Ответ на ноту»).
       Лирический герой поэта не желает приходить к смерти, как жертва к палачу, как бык к тореадору: «Казнь и убой! А я хочу — / Как два бойца, как два клинка».
       Моршен настойчиво ищет антитезу «железному веку». Так, уже в раннем стихотворении «Вечером 7 ноября» поэт не ограничивается картиной казенных празднеств и противопоставляет им «Ночной и рассудочный воздух, / Рябины прогоркшие кисти, / Звезды запоздалой пробег».
       Лирический герой Моршен призывает пойти «на самый дальний край земли, забыв, что нет такого края», и там «Мы сядем рядом на обрыв / И свесим ноги непременно, / Их до колена погрузив / В поток несущейся вселенной. / Мы будем верить тишине, / Вдыхать космические ветры, / Следить летящие вовне / Секунды, звезды, километры» («Исход»).
       «Тюлень» завершается стихотворением «1943», один из персонажей которого, крестьянин-торговец, на рынке оккупированного Киева подходит к букинисту, «выбирает наугад» томик с надписью «Тютчев», где «кто-то подчеркнул до дыр: / «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые...»
       Так в поэзию Моршена входит тема космоса, судьбы Вселенной: «Среди туманностей цепных / Летит, кружит, поет Земля, / Окутанная дымкой слова».
       Моршен ведет сам с собой спор о смерти и бессмертии. Он понимает, что от смерти не убежишь, «хоть круть, хоть верть», что «нахлынет смерть из темноты» («Осенний жалуется норд»). Но тут же говорит, что можно «свой перешагнуть предел».
       В соответствии с антропософской теорией, вобравшей в себя и понятие кармы (перевоплощения душ), поэт, обращаясь к «Душе», говорит: «Ведь оба мы не умираем». Исчезает тело, а душа идет «назад за новым пилигримом». В свете этой мысли писателя становится понятно название его второй книги:
       «Я смерть трактую не как точку — / Как двоеточие» («Шагаю путаной дорогой»).
       Еще одной темой, пронизывающей все творчество Моршена, является тема личности, ее выбора и свободы.
       «За каждой гранью свое мирозданье»,— утверждает поэт в одном стихотворении «Все непохожи друг на друга»,— говорит он в другом. Неприятие унифицированности людей звучит в стихотворении «Цветок». Однако эгоизм-индивидуализм чужд поэту, о чем он прямо говорит в стихотворении «Поиски счастья», интересного еще и своим графическим построением: Где Я выходит на первый план / Там только скука, туман, обман / рождение — Яйцеклетка / жизнь — Ярмо / любовь — Яд / смерть — Ящик. / А в том, где я на заднем плане, / Есть или счастье, иль обещанье: / Рождение — воля / Жизнь — стихия / Любовь — семья / Смерть — вселенная.
       Более того, в «Эхе и зеркале» настойчиво утверждается, что каждое глубоко индивидуальное явление жизни одновременно несет в себе черты рода, играет общественную роль: «...каждое я — это мы, / И каждая былинка — это поле, / И каждое дерево — это лес, / И каждая особа — это вид. / А все, что называют / Полем, лесом, нацией... / Сверхград друзей...»
       Начиная со стихотворения «Раковина», тема включенности человека в природу сопрягается у Моршена с темой поэта и поэзии. Образ погибшего Мандельштама, преодолевшего стихами тяжесть земной оси и победившего время, олицетворяет у Моршена искусство («Былинка»). Поэт, утверждает Моршен, как и волк, «уходит от любой дрессировки, как велит генетический долг» («Волчья верность»).
       В стихотворении «Все то, что мы боготворим» Моршен сравнивает строку с вихрем, пламенем, рекой и утверждает, «что в ней, в одной из строк, бессмертья, может быть, залог».
       Поэт, утверждает Моршен в триптихе «Недоумь — слово — заумь»,— связующее звено живой природы и вечности. В первой безымянной части стих, идет перекличка поэта и дятла: «Мы с ним спелись для дуэта: / Отбивал он так и ток, / Я проворно в схему эту / Подключал за слогом слог».
       Во второй части «Поэт» Моршен говорит, что «На человеческий язык / Речь духа переводит лира, / На недоумь — звериный рык, / На заумь — Сотворенье мира».
       Появляется упомянутый еще в «Двоеточии» образ «Сезама» («Шагает, как военнопленный»): «Крутой замес еще бродил в сезаме. / Змеясь, жило в нем словопламя. / Формировался звукоряд, / И появлялись буквосвойства: / Сезам / Аз ЕСМь / A3 Е = МС2 / Сезаумь, откройся!»
       Предпоследняя строчка — формула теории относительности Эйнштейна: ключом к человеку, пространству и времени может и должно, по Моршену, стать слово.
       Слова для поэта — «табуны лошадей» («У словарей»), «стук спондея» и «пиррихия разбег» («Я свободен, как бродяга»). Даже закат «по небу сеет письменами» («Закат»).
       Присматриваясь к словам, Моршен находит в слове «небытие» слово «быть»; в «глухоте» — «ухо», в «педанте» — «Данте». Диалектику природы он стремится передать «диалек-сикой» («К словам я присмотрюсь...», «Часть и целое»). Разделяя привычные слова на слоги, поэт возвращает им первозданный смысл: свое-волье; под-снежник, боли-голов, чаро-действо, благо-даря, оче-видным и т.п.. А если и этого оказывается мало, то создает необычные новые словосочетания: «не водопад — а водокап, не травостой — а тра-воляг»; «дух птициановый»; «снежновости»; «снеголым-голо»; «на елочке снегвоздики, снеголочки»; «снеграфика, снеготика».
       В поздней лирике («О звездах», «Пять стихотворений с эпиграфами») поэт утверждает преимущество жизни «не впопыхах», жизни-«чуда», чтобы «вкус бессмертья длился на губах». Тема смерти и бессмертия развивается и в стих. «Гамлет на пороге третьего тысячелетия».
       Несокрушимый оптимизм, редкий для поэзии русской эмиграции, вызвал к жизни и особые художественные формы поэзии Моршена.
       Ритмику Моршен при всей ее традиционности отличает динамическая энергия, создаваемая четкими повторами ударений в параллельных стихах, короткими фразами, нарастанием от сборника к сборнику использований тире, вопросов, восклицаний.
       Живая жизнь передается у поэта олицетворениями и метафорами: «месяц — мамонт со светящимся клыком», «тростник отточен, словно сабля», «уходит осень по тропинке», «оставляют метели свою канитель», «земля под дождем от страха мякла», «созвездья ночью искры мечут», «ручей — поэт подпочвенный», «галки вьются, как слова», «закат, сраженный на бегу окровавил сосульки», «луна, разжиревшая за день», «Хиросима — город, обнаженный для распятья», «тень — кошка». Во всех этих олицетворениях и сравнениях природа, человек, поэзия слиты воедино.
       Иронический, но отнюдь не скептический оттенок придают стихам поэта использованные им в своеобразном соединении технические термины XX в. («сокровищница генная», «электромагнетизм», «термодинамика») и просторечия типа «ахи-охи», «тары-бары», «фигли-мигли»; «тру-ля-ля и те-те-те». Оживляют стихи звукоподражания птицам, эху («зин-зи-вер» и «чьи-вы, чьи-вы» и «питть-пить-пить»).
       Для стихов Моршен характерны и виртуозные рифмы (искусница — златокузница, рассказывай — топазовый, ерепенится — смиренница, на зиму — празелень, озером — прозелень, такт — смарагд, изумруд — не замрут), и фонетические повторы внутри одной строки или строфы.
       Моршена-переводчика привлекали стихи Оливера Холмса, Генри Лонгфелло, Джемса Лоуэлла, Франсиса Хопкинсона, восславивших американскую революцию. Философ-оптимист, М. обращается к стихам Г.Торо, У.Уитмена, Р.Фроста, Р.П.Уоррена и других практически неизвестных русскому читателю американских поэтов о природе, любви, красоте жизни, о сильных и мужественных людях. Даже если речь идет о смерти, как в стих, американцев Марка Стренда («В самом конце»), Рэймонда Кавера («Что сказал доктор») или англичанина Джона Мейсфилда («Морской волк»), их лирический герой сохраняет стойкость и готов даже в предсмертный час в море пуститься «опять, в привольный цыганский быт».

Литература и другие источники информации