AZ-libr.ру

       [15.6.1937, Ленинград]
       — поэт, эссеист, литературовед, драматург.
       Отец — В.А.Лифшиц, поэт, детский писатель. Мать — А.М.Генкина, автор нескольких стихотворных книг для детей. За вычетом немногих лет (1941-44 — годы эвакуации в Омске, 1959-60 — работа на Сахалине) до февр. 1976 жил в Ленинграде.
       С 1954 по 1959 учился на филологическом факультете ЛГУ, где познакомился и подружился с Л.Виноградовым, В.Герасимовым, М.Ереминым, С.Кулле, В.Уфляндом, составившими (вместе с А.Кондратовым) литературное содружество, заметное в неофициальной культурной жизни Ленинграда конца 1950-70-х. В начальной стихотворной практике Лосев сильнее всего воспринял обэриутские веяния. Большое значение для Лосев имело посещение (вместе с Ереминым и Виноградовым) 29 янв. 1956 Б.Пастернака, в поэзию которого он был влюблен с детства. Главным для Лосева всегда была автономия личного переживания, сбереженная от чужеродных примесей память. Наслушавшись и начитавшись проповедников всех рангов, Лосев предпочел умозрение Чехова, Зощенко и Шварца, т.е. необозримую сферу конкретных суждений, разлад и полноту частного существования.
       В неоконченной книге «Меандр» Лосев рассуждает: «Всегда находились поэты и художники достаточно молодые, пьющие или сумасшедшие (или все это вместе), чтобы пренебрегать опасностью и резвиться лагерной бездны на краю. <...> Водка была катализатором духовного раскрепощения, открывала дверцы в интересные подвалы подсознания, а заодно приучала не бояться — людей, властей». Первый раздел первой свободно изданной книги стихов Лосева «Чудесный десант» (1985) называется «Памяти водки». Это память об артистической «жизни напоказ», но не о «жизни показной», запечатленный опыт отчуждения от карьеристских потуг — противоположный практике закулисного куража карьеристов.
       Печатался Лосев с 17 лет. После недолгой журналистской работы в газете «Сахалинский нефтяник» работал редактором в детском журнале «Костер» (1962-75). Писал стихи для детей, которые вошли в книги «Зоосад» (Л., 1962) и «Смелый профессор Булавочкин» (Л., 1969).
       В начале 1970-х он сочинял пьесы для кукольного театра («Неизвестные подвиги Геракла», 1972); в 1975 совместно с женой Н.Моховой написал пьесу «Слон прилетел!», а перед самой эмиграцией в соавторстве с Виноградовым и Ереминым — пьесу «Медвезайцы». Она с успехом шла в ленинградском кукольном театре Евгения Деммени уже после отъезда Лосева, но без его имени на афишах.
       В 1972 из Ленинграда уехал в эмиграцию И.Бродский, знакомство с поэзией которого и с ним самим весьма впечатлило Лосева.
       В 1976 Лосев эмигрировал в США. Получил место в американском издательстве «Ардис», специализирующемся на выпуске русских книг, параллельно (в 1977) поступил в аспирантуру Мичиганского университета. Оставил «Ардис» (в 1978) и Мичиганский университет (в 1979) ради Дартмутского колледжа в Хановере, штат Нью-Гэмпшир, где стал профессором и главой (с 1999) Русского отделения. Единственная поездка на родину (1998) легла в основу «Москвы от Лосеффа» (Знамя. 1999. № 2) — бытовых зарисовок новой московской жизни с вписанными в них портретами.
       Менее чем за 10 лет Лосев стал одним из известных славистов США, автором монографии (на английском) «О благодетельности цензуры. Эзопов язык в новой русской литературе» (1984). К 2003 библиография литературоведческих статей Лосева насчитывает полсотни названий. Это если не считать эссеистики, рецензий и работ, посвященных Бродскому, среди которых сб. статей под ред. и при участии Лосева «Поэтика Бродского» (Tenafly, 1986), книга «Бродский: Труды и дни» (совместно с П.Вайлем. М., 1998) и др. Для петербургской «Новой Библиотеки поэта» Лосев составил, написал предисловие и примечание к «Стихотворениям и поэмам» Бродского в 2 т. Как журналист Л. с 1979 работает литературным обозревателем на радиостанции «Голос Америки», сотрудничая также со «Свободой», Би-би-си и «Радио Франции».
       В 1981 он получил гражданство США и узаконил свой псевдоним как американскую фамилию — Lev Loseff.
       Поэтический дебют Лосев состоялся в парижском журнале «Эхо» (1979. №4). Подборке стих, сопутствовало эссе Бродского «О стихах А.Лосева». Бродский охарактеризовал Лосева как поэта «крайне сдержанного», определив его роль в современной русской поэзии как роль «нового Вяземского». Лирической темой его стихов стало отвращение к поздней советской жизни. Авторская внутренняя психологическая установка выражена Лосевым в строках: «Лев-лосев не поэт, не кифаред. / Он маринист, он велимировед, / бродскист в очках и с реденькой бородкой, / он осиполог с сиплой глоткой, / он пахнет водкой, / он порет бред».
       Способность отстраняться от самого себя заводит «освобожденную душу» далеко, позволяет взглянуть на весь мир, как на брошенное этой душой тело. Вот образец лосевской поэтики «перемещенного лица»: «"Земля же / была безвидна и пуста". / В вышеописанном пейзаже / Родные узнаю места». Подобный взгляд на мир уже случалось обнародовать Ходасевичу: «Смотрю в окно — и презираю. / Смотрю в себя — презрен я сам». Разница в том, что Лосев этот взгляд не декларирует, не возводит в принцип. Лосев — поэт досады, а не принципов. Досады на всяческие мировоззренческие установки, в первую очередь на те, что исповедуют романтики. На вопрос о собственных литературных принципах он отвечает словами Акутагавы: «У меня нет принципов, у меня только нервы».
       Мерой отвращения к себе оправдываются у Лосева все дерзости по отношению к «вечным спутникам», которыми полнятся его лирические тексты. Все лосевские сатиры — лирический жанр. Что Лосев бичует, по тому и тоскует. По Блоку, по стихотворцам советской поры: «О муза! будь доброй к поэту, / пускай он гульнет по буфету, / пускай он нарежется в дым, / дай хрену ему к осетрине, / дай столик поближе к витрине, / чтоб желтым зажегся в графине / закат над его заливным».
       Лосев пишет о том, что в каждом человеке все время что-то умирает. Это чувство и подлежит выражению. Ибо «Никто со мной не помянет / того, что умерло во мне». Начав с «не-дорождества» в первой книге «Чудесный десант», Лосев в «Новых сведениях о Карле и Кларе» (за эту книгу он в 1997 получил петербургскую литературную премию «Северная Пальмира») описывает праздник собственного «нерождения» в стихотворении «С грехом пополам»: «Потом она долго сидела одна / в приемной врача. / И кожа дивана была холодна, / ее — горяча, / клеенка — блестяща, боль — тонкоостра, / мгновенен — туман. / Был врач из евреев, из русских сестра, / Толпа из армян...»
       В основе лосевских сюжетов лежит какая-нибудь жалостливая историйка, «случай», пропащая жизнь пропащего современника. Только у Лосева «случай» остраняется, убирается в подтекст, всячески вуалируется, остается вне морализирующей оценки. «Случай» в поэзии Лосева не только повествовательная, но и философская величина. В заполонившей мир толпе «из армян, / из турок, фотографов, нэпманш-мамаш, / папашек, шпаны» все — «дело случая». Часто — безнадежного. Парадокс в том, что в этом же хаосе — едва ли не единственный проблеск надежды. Одни случайности в нем — обнадеживают. На периферии сознания, почти вне стихов и земли, возникает лосевский лирический герой: «На гнутом дельфине — с волны на волну — / сквозь мрак и луну, / невидимый мальчик дул в раковину, / дул в раковину». Как бы ни спорил Лосев с романтизмом, именно этот романтический призрак, нематериализовавшийся, а потому бессмертный, «невидимый мальчик», именно он — лосевский герой и близнец блоковского: «И только высоко, у Царских Врат, / Причастный Тайнам,— плакал ребенок / О том, что никто не придет назад». Разница лишь в том, что блоковские прописные Лосев заменил в своих стихах на строчные.
       В последних поэтических сборниках Лосев пишет стихи «на случай», посвященные друзьям детства, душевные послания усопшим. Остроумие Лосева привлекательно, когда мрачно, его мизантропия носит игровой характер, не безнадежна, не уныла. В стихах Лосева всегда слышен бодрящий литературный отзвук, не позволяющий смешивать искусство с жизнью. Поэзия Лосева вся в облаке аллюзий и реминисценций, вся поддержана от века данной гармонией. Это поэзия нечаянной радости случайно продленного времени. Поэзия продленного застолья как всецело адекватной формы русской культуры: «Лучок нарезан колесом. / Огурчик морщится соленый. / Горбушка горбится. Навсем / грубоватыйсветзеленый..,»

Литература и другие источники информации