AZ-libr.ру

       [18.6.1939, Ленинград]
       — прозаик, сценарист.
       Родился в семье гидростроителя, во время блокады Ленинграда в 1942 эвакуирован в Череповец, до и после войны жил в Заполярье, с 1954 — в Ленинграде.
       В 1961 окончил театроведческий факультет Театрального института, в 1961-88 работал в сценарном отделе «Ленфильма». Дипломная работа Кураева «Произведения Чехова на экране» опубликована в сборнике «Литература и кино» (1965). Чеховская тема вообще существенна для Кураева — не только как предмет специальных исследований, но и как недостижимо притягательная область писательских устремлений. Чехов обуздывает авторское своеволие Кураева, «мешает» ему писать.
       Кураев — автор сценариев 6 художественных фильмов: «Пятая четверть» (1969), «Строгая мужская жизнь» (1974), «Крик гагары» (1979), «Прогулка, достойная мужчин» (1984), «Ожог» (1988), «Сократ» (1990).
       Однако известность принесло Кураеву опубликование «фантастического повествования» «Капитан Дикштейн» (Новый мир. 1987. №9). С перерывами повесть создавалась 20 лет.
       «Фантастичны» произведения Кураев в гоголевском смысле — с его заветом писать о золотых яблоках, но не о грушах на вербе. В философском плане все произведения Кураева вполне реалистичны; герои прозаика, стиль их отношения к жизни вызывают в памяти не гоголевских, а чеховских персонажей и наследующих им персонажей прозы 1920-30 — Зощенко, Николая Баршева. Кураев разделяет печальный взгляд Чехова на человеческую жизнь как на «сюжет для небольшого рассказа», но пишет о достоинстве этого едва заметного существования. Маргинальное положение героев Кураева не мешает автору оценивать их как «несгибаемых гордецов» — даже в том описанном в «Капитане Дикштейне» случае, когда они отчуждаются от истории. Фабула этой повести по-чеховски скудна: ее герой, Игорь Иванович Дикштейн, встал поутру с кровати, помыл бутылки из-под олифы, сдал их, выпил пива и, возвращаясь домой, умер от разрыва сердца прямо на улице 27 янв. 196... возле полуразрушенного гатчинского собора. И вот характерная для всей прозы Кураева странность. Чеховская интрига повлекла автора к разработке темы в гоголевском патетико-ироническом ключе. Гоголевские «мнимости» в XX в. наполнились вполне актуальным содержанием. Дикштейн, подобно Чичикову или Хлестакову, глядит оборотнем, он совсем не тот, за кого вынужден себя выдавать. Что для понимания истории нашего времени, перелицовывающей себя на ходу, изо дня в день, существенно. Игорь Иванович на самом деле никакой не Игорь Иванович, никакой не Дикштейн, а некто «чубатый», кочегар с линкора «Севастополь». Линкор же этот стал оплотом мятежа во время кронштадтского восстания в марте 1921. «Братишка» оказался тем самым персонажем, без которого понять драматический ход истории едва ли возможно. Подобные ему, подвластные влиянию всех стихий «военморы» заливали своей и чужой кровью кронштадтский лед. Рассказ о степенном обывателе, исполненном известного чувства собственного достоинства, опоясан у Кураева исторической бурей, в ней начинается и ею порожден. Проза Кураева рассматривает принципиальный для понимания сущности человеческой жизни внутри истории вопрос: подвержена ли она кардинальным метаморфозам, может ли на дорогах истории Савл превратиться в Павла? Кураев повествует о случае, когда, присвоив себе имя и вообразив высокую сущность расстрелянного по случайности вместо него самого Дикштейна, «чубатый» приобретает и новые человеческие качества, новое лицо, внутренне сближаясь с неведомым ему человеком. Именно он осуществляет мечту прежнего Игоря Ивановича оказаться «посередине истории», между ее полюсов. «Чубатый» перерождается в своего предтечу, в «сочувствующего», но, как остроумно замечает автор, «неизвестно кому», гражданина. С такими не считаются революции, и они вновь обретают достоинство и голос, когда бытие входит в спокойное русло.
       По Кураев, и тогда, когда история, само человеческое бытие вывернуты наизнанку, лирическая струна продолжает звенеть хотя бы и в тюремном тумане. «...Бот я и говорю... Хорошо в такую ночь на обыск идти или на изъятие»,— расслабляется в «Ночном дозоре» (1989) стрелок ВОХРа тов. Полуболотов.
       Кураев — писатель, разгадывающий и создающий заново в русской культуре «петербургский миф». Его герои живут «у бездны мрачной на краю», в самом «умышленном», по выражению Достоевского, из городов мира и сами являются «умышленнейшими» из известных литературе людей. Их гложет один вопрос: «Кто мою жизнь сочинил, кто выдумал?» Это метафизическое недоумение — ядро прозы Кураева. Писатель разгадывает тайну анонимного существования затерявшегося на периферии жизни индивида, чувствующего себя, тем не менее, единственным и неповторимым субъектом истории. И этот же человек неотличим от легиона ему подобных. «Каждый человек есть хочет, спать хочет, жить хочет... Вот и соображай!» — написано в «Ночном дозоре».
       Мотив двойничества неизбежно связан в литературе с темой исчезновения, с темой небытия. Ее трактовке посвящено самое крупное и самое «петербургское» произведение Кураева — «Зеркало Монтачки» (1993). В этой «криминальной сюите» двоятся не только персонажи — братья-близнецы Аполлинарий Иванович и Акиба Иванович, двоится материальный мир: питерская коммунальная квартира адекватна здесь равелинам Петропавловской крепости. Это удвоение обозначает также и субстанциональное разделение: обитатели квартиры неожиданно перестали отражаться в зеркалах. Зеркала обогащаются занавесями, а занавешенное зеркало — это знак смерти...
       Все произведения Кураева об этом и написаны — о трагедии существования перед лицом смерти, о призрачной возможности сохранять достоинство перед недальним финалом. «Хорошо Марии Адольфовне, она старая и скоро умрет, а нам с вами жить...» Этот конец «Маленькой семейной тайны» (1990) много говорит о жизни в XX в., о людях, которые «...бегством в могилу... норовят ускользнуть от неминуемого светлого будущего».
       Уход за могилой «Неизвестного блокадника», возведенного героиней в ранг сына,— центральный щемящий эпизод «праздничной повести» «Блокада» (1994), заканчивающейся самой безысходной из кураевских картин. «Женщина, еще живая, но уже прислоненная к груде трупов на станции Борисова Грива» — вот символ «жизни» нашего века по Кураеву.
       И все же кавычки в слове «жизнь» для Кураева не окончательны: есть в «праздничной повести» надежда, что изображенный в ней мальчик, бредущий по блокадному городу, жить и свидетельствовать — останется.
       Естественным, а потому и неизбежным, стало возвращение Кураева в кинодраматургию. Работа в Комиссии по помилованию дала ему материал для сценариев «Собачий промысел» (2003) и «Свежая кровь» (2003). Последней крупной работой Кураева стал двенадцатисерийный телесериал «Присяжные поверенные» — о возникновении отечественной интеллигенции.
       Кураев пишет о человеческом прямом участии в исторической жизни, о том, что нами самими создана «черная дыра», в которую затягивается наше историческое бытие. Материал, пошедший на прозу Кураева,— дымящийся и кровоточащий. Это кусок питерской были, невских просторов, петербургской истории, помещенныи, говоря словами поэта, в «самой страшной крепости раствор» — в зыбкое и неизбывное наваждение, в «ночную даль под взглядом белой ночи». «С этих низин видно так далеко, как не видно ни с Уральских гор, ни с Кавказских и даже с Воробьевых» (Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург. С.28).

Литература и другие источники информации