AZ-libr.ру

       [19.4(2.5). 1894, Петербург - 3.2.1938, Москва]
       — поэт, историк культуры, философ, скульптор.
       Из дворян. Отец — полковник Генерального штаба (в годы Октября — военспец), предки матери — выходцы из Шотландии (XVIII в., род Эдвардов). Высокоодаренный с детства, Зубакин поступил сразу в 5-й класс 12-й петербургской гимназии (1902). С 14 лет читал собственные научные доклады, надеясь стать «профессором истории». В детстве испытал сильное впечатление, узнав, что род Эдвардов некогда дал мистиков-рыцарей и «водителей Духа». Окончив гимназию (1912), Зубакин отказывается от поступления в университет: годом раньше он и однокашник, будущий философ В.Н.Волошинов, создают масонскую ложу «Свет звезд», изучают книги по оккультизму, устраивают моления. Д.С.Мережковский и Д.В.Философов приглашают Зубакина на собрание Религиозно-философского общества. Ложа Зубакина вливается в ложу розенкрейцеров (1912), сам Зубакин отходит от масонов. Но романтико-мистическое мировоззрение навсегда определило кодекс жизнеповедения Зубакин, усвоение и искреннюю интерпретацию им краеугольных тезисов розенкрейцеров. Приобщение к тайнознанию о бытии — фундаментальное условие понимания Зубакиным природы человека: «люди полны насквозь мировым светом»; человек «во всех ситуациях по-новому божествен и неожиданно победен, неповторим и оправдывает собою все Бытие». От такого ощущения бытия в восприятии Зубакина протягивались лучи к Евангельскому учению — необходимой опоре индивидуального пути. Следование высоким принципам даст творчеству Зубакина-литератора надмирно-парящую, объединительную философско-поэтическую доминанту. «Я живу благодарностью — за то, что жил, я не ищу Вечности, потому что уже дышал ею...» — попытается Зубакин внушить Горькому один из своих базисных постулатов, кренящихся к всепрощению.
       В годы Первой мировой войны Зубакин оканчивает школу прапорщиков, служит в саперном батальоне в Невеле. Революция 1917 «ошеломила» Зубакин установлением «свободы религии», и вскоре на хуторе Затишье близ Невеля появляется община единомышленников-философов, поэтов, где пребывает Зубакин, найдя спасающий от голода «интимный уголок» для «молитв и художественно-творимой жизни».
       «При всех пертурбациях» революций и войны Зубакин работал над книгой «Опыт философии религии как антиципации целей культуры», развивая идеи предвосхищения «религиозным творчеством» итогов «отдаленных», эволюционное совпадение религий «с творчеством художественным».
       В 1919-20 Зубакин сдает экзамен по истории искусств и археологии на философском факультете Московского археологического института (МАИ), получает ученую степень за две ранние науч. работы и становится профессором, 3 года (1920-22) с блеском читает курсы лекций по сравнительной истории первобытных культов в аудиториях Москвы, Смоленска, Витебска. МАИ планирует поездку Зубакина в отделение института в Италии, открытие нового отделения в Египте с назначением Зубакина его проректором. Став «мобилизованным лектором» Политотдела Западной армии, Зубакин пытается возобновить розенкрейцеровскую ложу. Услышав его философско-исторические лекции, С.Эйзенштейн воспринял Зубакина как «совершенно необыкновенное» лицо — странствующего архиепископа ордена Рыцарей Духа, знания которого «прямо безграничны», а излагаемые им учения «удивительно захватывающие» (1920). Талантом лектора-энциклопедиста будет навсегда покорена А.И.Цветаева, ставшая секретарем ложи Зубакина. Патриарх Тихон, оценив желание даровитого Зубакин синтезировать «веру и разум», благословит его на чтение лекции-проповеди в действующем храме (1921).
       Но осенью 1922 происходит изгнание из России идеалистически настроенных философов, писателей, подвергнут аресту и Зубакина. Слова Зубакина в материалах следствия: «Частный сектантский религиозный кружок мистиков "LA" (т.е. "Lux Astralis" — "Свет звезд" — А.Г.) есть дело частное»,— шли вразрез с властными директивами. Факт скорого — через месяц — освобождения известного всей Москве лектора Зубакина из заточения тут же породил слух о том, что якобы Зубакин с Брюсовым создали «в соответствующем учреждении застенки для ловли "идеалистов-мистиков"». Оскорбленный этой клеветой, Зубакин тяжело переживает травлю, совпавшую с волной политических преследований печати: в 1923 в закрытом издательстве Гржебина погибает 1-й том его книги по истории религии и большое исследование о философах-иррационалистах. Первое вхождение 3. в литературу относится к 1909-13, когда в кружковой петербургской среде читались его тетрадки с философски-романтической лирикой, лишь в извлечениях пощаженной временем («Баллада», 1914). Очевидный имлульс романтика никогда не угаснет в творчестве Зубакина, дав далее произведения разнообразной тематики: то овеянные дыханием Евангельского Востока («Идут волхвы из дальних стран...», 1924), то японской поэзии («Инаме сан», 1926), то европейски-стилизованные «Мэри-Анна» (1924), «Ватерлоо» (1926), то стихи по мотивам русской истории XIX в.— «Усадьба» [1925], то воссоединяющие Скифию, Древнюю Русь и современность («Курганная мать», «Вечная Русь» [1926]).
       Уже в 1913 Зубакин был принят в «Синдикат писателей», «Общество поэтов». Он начинал печататься (видимо, под псевдонимами), но подлинное творческое возвращение к поэзии состоялось лишь в начале 1920-х. Изначально вкусы Зубакина формировала классика, и в его творчестве 1920-30-х возникнут блики-отражения поэзии Гомера, кельтского эпоса, былин о Микуле, «Слова о полку Игоре-ве», античной лирики, поэзии Гете, Ф.Мистраля, Пушкина, Есенина. Для него Державин, Баратынский, Брюсов, Блок — «баяны скифских руссов». Зубакин еще в 1910-е был озабочен достижением музыкальности поэтических произведений и проблемой чередования стихотворных рядов с прозаическими рефренами. В советское время он заявит о себе как виртуоз образных решений, увлеченный «реформированием формы», введением «музыкального лада» в «напевный стих».
       В начале 1920-х одну рукопись Зубакин передаст в Госиздат С.Городецкий, другую предложит напечатать председатель Союза поэтов В.Брюсов. Зубакин создаст первую редакцию Декларации московского Цеха поэтов, и ее подпишут С.Заяицкий, Б.Пастернак, А.Ширяевец, С.Городецкий. Одновременно в публичных выступлениях раскроется неповторимо сверкнувший талант Зубакин — поэта-импровизатора. Среди его благодарных слушателей — М.Пришвин, М.Булгаков, К.Чуковский. Впрочем, если одни объявляют Зубакин гением, другие всерьез объясняют его дар следствием «пакта с дьяволом». Уставая от недоброжелателей и суровости эпохи, Зубакин хочет «забыть, что <...> был ученым», но вопреки всему диктует друзьям обширный труд «О вневременном восприятии действительности» (для этого А.Цветаева изучит стенографию), серию статей по истории искусства, книгу о Блоке, исследования о Дон Гуане Пушкина. Обеспокоенный однобокостью титула «поэт-импровизатор», Зубакин показывает высокую поэтическую производительность писателя.
       К 1927, когда возникает его эпистолярная проза (письма к Горькому, насыщенные фактографией русской художественной жизни, изумляющие глубиной литературной характеристик), им написаны несколько пьес в стихах («Прометей», «Мерлин», «Пигмалион», «Белая лошадь»), поэмы «Бетховен», «Пушкин», десятки стихотворений, начат роман в стихах о Гражданской войне в России и судьбах искусства в революции «Иллария». Стихи Зубакина переводят на немецкий язык, их разбирают в учебниках поэтики, любимую Есениным «Камаринскую» поют в тверской деревне. На вдохновенные письма Зубакина Горький откликается восторженными словами: «Вы, сударь, изумительно талантливый человек, и по-русски безумно талантливый, думается, даже. Вы на границе гениальности». Зубакин просит Горького содействовать в публикации стихов, но даже встреча в Сорренто не помогла продвижению их в печать, выявив глубокое расхождение мировоззрений былого «буревестника» и философа-мистика.
       В 1929 Зубакин удается выпустить единственный прижизненный сборник стихотворений «Медведь на бульваре», но он увидит его лишь в архангельской ссылке. Трагическая нота пройдет сквозь многие произведения Зубакина, помещенные в книге, однако более полно идеи и настроения Зубакина-поэта отражены лишь в публикациях 1992-2004, несмотря на гибель многих произведений. В творчестве Зубакин сплетены темы восхищения миром, желания слиянности с ним и жажда личностного самосохранения, отвечающие философии поэта: «Всё, всё в свое дыханье уместить / Собой наполнить и одушевить / И, не теряя лика,— раствориться!» («Сюита Z», 1924-28). Поэт сознает себя двойником Прометея, вместившим все «паденья иль победы» живых существ, и чуждается испрашивания милостыни — «горсточки веков» — именно для себя «пред ликом суетных богов» («Мне ребра обтянули нити...», 1928). Для Зубакина аксиоматична всечеловеческая воссоединенность, и она пронизывает историческими ассоциациями бытовые совр. московские сцены («Москва», 1923). Философия поэта приемлет неустанную обратимость жизнетворения: «с землей — таинственный союз: / Пусть в землю возвратится тело — / Ее прозябшее зерно! / Земля себя не пожалела, / Когда рождалося оно!» (1922). Вечная жизнепорождающая мощь Родины, слитно несущей в себе силы народной языческой стихии и христианское начало, с большой экспрессией выявлена в стих. «Курганная мать»: «скудному немчику» не дано повелевать землей «ледяного Сфинкса» — Россией. А в «Василии Блаженном», возникшем как мастерское преображение иконных персонажей и самого сюжета о Георгии Победоносце в чудо-храм древней Москвы, автор горделиво констатирует победительность русского оружия, мировую высоту и самодостаточность староотеческой культуры: «И поутру зарей омыты / Его былинные шатры, / И так ненужны и забыты / Чужие "Марко" и "Петры"»(1926).
       Эпоха 1920-х для Зубакина — пора неустоявшегося, не всегда настраивающего на оптимизм и все-таки богатого надеждами общего движения: «Еще не встал у брега Мир, / Еще плывут панели мимо / Все те же тени — пилигримы... / Но Мир — он тронулся уже...» Призвание поэта осознается как служение этому Миру: «И в этот час, когда еще — / Ни день, ни ночь,— / Я дом покинул / И петь счастливый жребий вынул, / Поднявши лиру на плечо» (1926). Зубакин трезво оценивает трагические контрасты мира, и его лирический герой, жаждущий подлинной любви, сегодня переживает неразделенность чувства, завтра упоен нисходящим к нему обещанием, мечется в тоске и неприкаянности, наблюдая обыденный драматизм столичной жизни, о чем он говорит и в сб. «Медведь на бульваре», и в стих., связанных с неожиданным опытом узника: «На улице, на улице Тверской» (1923), «В тюрьме — одна дорога...» (1923), «Песня» («Молчи, мое сердце молчи, / Мы сами себе палачи...», 1926), «Термы» (1927). В 1929 он скорбно удостоверится: «И всю Россию движут снова, / Кружат два вихря, два крыла — / Метели судьб — вкруг Пугачева /И — исходящего стола». Еще ранее в стихах «К Офелии», посвященных жене — актрисе Е.Ильинской, Зубакин выразит предчувствие надвигающейся новой личной беды. Возникавшая в условиях неутомимого экспериментаторства всевозможных направлений, школ, групп поэзия Зубакина отдала дань соревновательному воплощению поисков оригинальной формы. Музыкальный ее строй, сочетающийся с «закадровыми» голосами — прозаическими перебивами, сменой ритмов, присутствует в «сюитах» и песенных опытах поэта, где слышится звучание «жестокого романса», народной лирики, маршей, гимнов, уличных выкриков.
       Ссылка на Север, угаданная Зубакиным в целой серии его стихотворений, не могла отрешить Зубакина ни от искусства, ни от науки. Находясь в Архангельске и Холмогорах, он занят воскрешением традиционного косторезного мастерства подвергнутых опале «кулаков», выпускает книгу о редкостном художественном промысле (1931), изучает и описывает деревянную архитектуру. Благодаря археологическим поискам на бывшей усадьбе Ломоносовых передает краеведческому музею две подводы предметов поморской старины. Завершает с историком И.М.Сибирцевым не дошедшую до нас монографию «Новое и забытое о Ломоносове». Записав фамильное предание, публикует уникальные сведения о последнем периоде жизни Пушкина. Печатает статьи о волнующей поэта красоте архангелогородского диалекта. Преодолевая запрет на писание стихов, прибегает к устным импровизациям и эпистолярным припискам, изысканными ассоциативными ресурсами раскрывает повторяемость драматизма судеб поэтов далеких эпох: «Сослав его под этот небосклон, / На берега, где ветер смерти веет, / Не ведали они, что Аполлон / Был из страны гипербореев»; «Печалеречивый Овидий, / Сравнявшись с тобою в судьбе, / Как часто в жестокой обиде / Взыскуют поэты к тебе».
       В 1931-32 Зубакин переписывается с очутившимся в вологодской ссылке В.А.Пястом, помогая тому выжить и продолжить поэтическую деятельность. Зубакин щедро делится аналитическими озарениями, размышлениями о фактах и генеральных законах поэтического творчества, что возводит эти письма в ранг литературного памятника. Отбыв срок наказания, Зубакин, лишенный права проживать в столице, кочует по маршруту Архангельск-Москва-Смоленск. Он работает в архангельском Союзе художников, возобновив занятия скульптурой (натурный портрет В.Я.Брюсова, 1923), исполняет заказы на изображения классиков литературы и музыки (Ломоносов, Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Бетховен) и тружеников-северян. Среди его литературных публикаций мелькнуло стих, о Гражданской войне, им довершен в манере автора роман Брюсова «Юпитер поверженный». Летом 1936, тревожно пережив смерть Горького и слухи о ней, Зубакин спешит передать письма из Сорренто в руки писателя А.К.Виноградова. В сент. 1937 он вновь арестован, реэтапирован в Москву. Предъявленное ему обвинение в руководстве «мистической фашистской и повстанческой организацией масонского направления» подводит черту под жизненным путем поэта.

Литература и другие источники информации