AZ-libr.ру

       [13.1.1929, Ленинград — 5.2.1993, Москва]
       — поэт, журналист.
       Отец — профсоюзный работник, в годы Великой Отечественной войны служил в Кронштадте, затем преподавал в Ленинградской профсоюзной школе, мать — бухгалтер. Во время блокады шестиклассник В. становится бойцом аварийно-восстановительной службы. Это значило, что по сигналу воздушной тревоги или артиллерийского налета, когда 4 снаряда в минуту врезались в стены и улицы города, нужно было не спускаться в бомбоубежище, а, наоборот, вставать навстречу смерти, чтобы попытаться спасти кого-то из уцелевших под развалинами. 2 года спустя газета «Ленинская смена» опубликует заметку «Забывая об опасности...», рядом с которой на снимке ее герой — раненый, засыпанный осколками стекла черноглазый мальчик — будущий поэт блокады. А 25 нояб. 1941 семью самого Воронова постигло горе — «черный всплеск» взметнулся над его домом. Мать и бабушку откопали сразу — живыми, а 3-летнего брата и полуторамесячную сестренку — только на 5-й день уже мертвыми. На всю жизнь с ним останется этот «долг» — не успел покормить голодного малыша: «Эту бомбу метнули с неба / Из-за туч / Среди бела дня. / Я спешил из булочной / с хлебом. / Не успел. / Ты прости меня». Вместе с отцом, добравшимся из Кронштадта, раскапывали завал руками, т.к. аварийную бригаду на третий день «отозвали» — надежды уже не было. Хоронили тоже вдвоем: «Я забыть / никогда не смогу / скрип саней / на январском снегу... / Будто все это / было вчера... / В белой простыне — / брат и сестра...»
       Шел 85-й день блокады, а потом были остальные. Но не только голод, ранения, дистрофия — был досрочный прием в комсомол (1942), была работа в молодежных бытовых отрядах (они оказывали помощь ослабевшим), была медаль «За оборону Ленинграда» (1943); «Нам в сорок третьем / выдали медали / и только в сорок пятом — паспорта». А еще («музы не молчали») — были занятия в литературной студии при Ленинградском отделении СП (1943-48) под руководством Вс.Рождественского, были стихи, были выступления по знаменитому блокадному радио.
       В 1947 Воронов поступает на отделение журналистики филологического факультета Ленинградского университета, где сразу становится признанным лидером молодежи — в учебных аудиториях, в научном обществе, в первых студенческих стройотрядах.
       С марта 1952 (диплом будет вручен только в июне) Воронов начинает работать заведующим отделом студенческой молодежи в газете «Смена», затем — ответственным секретарем газеты. Его избирают секретарем Ленинградского обкома ВЛКСМ. Начинается стремительное и заслуженное восхождение Воронова по ступеням журналистской и партийной карьеры: заместитель редактора «Комсомольской правды» уже в Москве (1954-59), с 1959 член правления Союза журналистов, главный редактор «Комсомольской правды» (1959-65), с 1965 — ответственный секретарь газеты «Правда». Все это обрывается на первый взгляд неожиданно.
       21 июля 1965 «Комсомольская правда», которую редактировал Воронов, опубликовала очерк «В рейсе и после» — о вопиющих беззакониях, в т.ч. и стоивших молодых человеческих жизней, на знаменитой тогда китобойной флотилии «Слава». «Комсомольская правда» отважилась выступить против генерал-директора флотилии, которого восхваляли на всех уровнях, называли «маяком» и который не только выдавал липовые показатели, но и создал собственное «царство в государстве», где царил полный произвол. В итоге директор был снят со своей должности. Но эта мера далась дорогой ценой — на газету и ее редактора обрушились высокопоставленные защитники — состоялось заседание секретариата ЦК КПСС, на котором была сделана попытка выгородить генерал-директора (см. об этом: В.Ганюшкин. Народ не безмолвствует, когда говорят люди // Новое время. 1988. №40. С.27-28; А.Сахнин. Но это было только начало // Известия. 1988. 23-24 сент.). Эта попытка не удалась, но с Вороновым «рассчитались»: оказывается, его назначение на пост ответственного секретаря «Правды» было лишь видимым повышением — оттуда его было удобнее «направить» на работу заведующим корреспондентским пунктом этой же газеты в Германию, где его продержали полтора десятилетия: «Дорога поет, / если к дому дорога, / и плачет, / когда от родного порога. / И если тебе / эта боль не знакома, / не жил ты вдали и подолгу/ от дома...»
       За эти годы Воронов стал автором многих книг, вошел в СП, был избран членом правления СП (1976). По возвращении на Родину работал секретарем правления СП, редактировал «Литературную газету», некоторое время работал заведующим отдела культуры ЦК КПСС, в 1989 его избрали народным депутатом.
       Воронову принадлежит более 200 выступлений в периодике. И все-таки главная заслуга его перед людьми — стихи. Он начал писать их рано, задолго до того 1950, от которого он официально отсчитывал начало своего творческого пути.
       Уже в 1945 в ленинградской газете «Вагоностроитель» от 13 нояб. было напечатано его стихотворение «Возвращение». Потом он долго, почти 20 лет не публиковал стихи (исключение — студенческие газеты), утверждая, что «О.Берггольц и Н.Тихонов уже все сказали».
       Лишь 7 мая 1965 появилась первая подборка в «Правде», затем цикл из 12 стихотворений под названием «Блокадные записки» в журнале «Знамя» (1965. №6), а в 1968 — еще несколько в ленинградском альманах «День поэзии».
       Но когда в том же 1968 вышла первая книга стихов Воронова «Блокада», а чуть позже — «Память», когда блокадные стихи Воронова были собраны воедино — они буквально обожгли читателей. У Воронова оказался свой ракурс в изображении ленинградской трагедии. Это не просто еще один дневник или воспоминание. Поэтическая история ленинградской блокады, над которой Воронов работал 30 лет, в ее окончательном варианте оказалась неотделимо вписанной в контекст современности. Пафос ключевых блокадных строк — «Я не напрасно беспокоюсь, / чтоб не забылась та война: / ведь эта память — наша совесть. / Она, как сила нам нужна» — обычно связывают только с реакцией на гонку вооружений и возможность атомной войны. Воронов слышал «молящий крик земли» о спасении от смертельного атома (и причем не только «военного» — стихотворение «Хиросима» было написано буквально в преддверии Чернобыля). Он слышал и «отчаянный крик пораженного пулей оленя» (как В.Астафьев, В.Распутин, В.Высоцкий) или уничтоженного подонком для возведения в ленинградском дворе персонального гаража куста сирени. Он еще в блокаду нашел душевные силы пожалеть не только людей, но и каменного льва, которому «осколком лапу оторвало». Воронов и позднее все время чувствовал боль своего города от полвека не залеченных ран на его стенах («Ленинградская осень»), ощущал «укор осыпающихся колоннад»: «В дни блокады / сохранили город, / неужели не спасем сейчас?»
       И все-таки самым главным для Воронова было то, что вместе с забвением памяти о войне человечество стало утрачивать и представление о цене человеческой жизни вообще, в т.ч. и о жизни «молодых ребят», как обычно говорил бывший молодежный лидер. В логическом финале блокадных стихов — «День победы» (1985) есть ключевые строки: «Но лишь слыша / победный салют, / мы вдруг поняли: / с этой минуты / ни тебя, ни других / не убьют». Эти строки возникли в разгар Афганской войны и в то время, когда уже вспыхивали первые зарева серьезных межнациональных конфликтов: «И о мертвых / далеких и близких, / боль очнулась, / ударив в сердца...» Именно поэтому так важна Память — горький опыт истории, ее урок, предостережение: «Мертвые живых не упрекнут, / если те смеются и поют... / Но бывает все же: / им венки. / А они сжимают кулаки». Нужен не формальный ритуал, а живое ощущение того, что это такое: «Отбой. / За нынешний вечер / девятый», когда «вместо супа — бурда из столярного клея». Потомки блокадников должны понять, что чувствовали люди, когда «на праздничный салют пол-Ленинграда не поднялось», когда один за другим умирали самые родные и близкие.
       У Воронова есть очень хорошие стихи не только о блокаде — о любви и дружбе, о природе, о творчестве. Они — в ряде сб.: «Улица России» и «Долгое эхо» (оба — 1979), «Весы» (1986), «Избранное» и «Белые ночи» (оба — 1987), в периодических изд. Но это — просто хорошие стихи. Стихи же «Памяти» и «Блокады» — гражданский и нравственный подвиг. Они навечно встали рядом с мемориалом на Пискаревском кладбище, Зеленым поясом Славы, с Монументом героическим защитникам города на Московском проспекте — там высечены строки Воронова: «О, камни, будьте стойкими, как люди!»
       Во всех откликах на стихотворения Воронова критика обязательно подчеркивала одно: это — поэзия «без вычурных метафор» и прочих «украшений». Действительно, существует поэзия металогичная и автологичная. Поэтика Воронова сформировалась в системе последней. Но, кроме графической точности и строгости, его стихам присущ огромный внутренний накал, почти невероятная драматическая напряженность, редкая эмоциональная выразительность. Дыхание, которое перехватывает от горя, передается прерывистой обрывающейся строкой: «Как стон, / как рыданье, / как всхлип». Нравственная сила и мужество защитников города — экспрессивной меняющейся динамикой ритма. Особенную энергию стиху придают почти обязательные афористические зачины или концовки: «Строка бывает — как рука, / в беде протянутая другом»; «Все объяснимо, / кроме лжи, / и лишь она непоправима»; «Искусство не прячет секретов. / Секреты таит ремесло». Передавая различные оттенки переживаний и состояний лирического героя, Воронов использует и разные размеры стиха — от классического русского ямба до верлибра. Он мастерски выстраивает лирический сюжет — от безукоризненно точно найденной детали до самого широкого, временами почти космического обобщения. Таково, например, стихотворение «Баллада о музыке». Оно начинается с нескольких подчеркнуто прозаических подробностей выступлений знаменитого блокадного оркестра «под гул канонады» в полутемном зале Филармонии. Трагические реалии быта: саночки, на которых музыканты везли через заледеневший город валторны и скрипки, врач, сидящий «на всякий случай», в последнем ряду выступающих, представители в случае горькой необходимости «возможной замены», ушанки и пальто на старинном бархате кресел... Но от строки к строке, как и в музыке, все больше усиливается лирическое crescendo, чтобы в конце обвально обрушиться на читателя всей силой fortissimo: «И музыка / встала над мраком развалин, / крушила / безмолвие темных квартир. / И слушал ее ошарашенный мир». А затем — две строки финала — почти шепотом, как на последнем дыхании: «Вы так бы смогли, / если б вы умирали?..»
       Стихи Воронова — это не только гражданский подвиг, но и самая высокая поэзия.

Литература и другие источники информации