AZ-libr.ру

       [16(28).5.1877, Киев - 11.8.1932, Коктебель]
       — поэт.
       Отец — Александр Максимович Кириенко-Волошин, служил юристом в чине коллежского советника. Мать — Елена Оттобальдовна, урожденная Глазер. «Кириенко-Волошины — казаки из Запорожья. По материнской линии — немцы, обрусевшие с XVIII века»,— указывал Волошин («Автобиография», 1925. РО ИРЛИ). При более глубоком проникновении в свою родословную он называл себя «продуктом смешанных кровей (немецкой, русской, итало-греческой)» (Воспоминания... С.40). Отца не помнил: после размолвки с женой тот умер в 1881. С матерью же до конца ее жизни Волошин поддерживал не только сыновние, но и творческие отношения. Занимаясь в детстве с гувернером, Волошин заучивал латинские стихи, слушал его рассказы по истории религии, писал сочинения на сложные литературные темы. Обучался затем в гимназиях Москвы и Феодосии. Переезд в Коктебель в 1893, где мать купила дешевый по тому времени участок земли, во многом предопределил творческую судьбу начинающего поэта (его первые стихотворные опыты — 1890, первая публикация — в сб. «Памяти В.К.Виноградова» (Феодосия, 1895). Сразу же запали в душу Макса (так называли Волошина родные и близкие) «историческая насыщенность Киммерии и строгий пейзаж Коктебеля» («Автобиография», 1925).
       По семейной традиции в 1897 Волошин поступил на юридический факультет Московского университета, хотя мечтал об историко-филологическом. Учеба не раз прерывалась.
       В февр. 1899 Волошин был исключен из университета на год за участие в «студенческих беспорядках» и выслан в Феодосию. После восстановления окончательно бросил университет и отдался самообразованию с чувством: «Ни гимназии, ни университету я не обязан ни единым знанием, ни единой мыслью» («Автобиография», 1925). Зато плодотворным для духовного формирования Волошина оказалось знакомство с европейскими странами, где он из-за скудных средств передвигался пешком, ночевал в ночлежных домах (Италия, Швейцария, Германия, Франция, Греция, особо полюбившаяся ему Андорра). Не менее важным стало полуторамесячное пребывание в Средней Азии после исключения из университета (1899-1900). «1900 год, стык двух столетий, был годом моего духовного рождения. Я ходил с караванами по пустыне. Здесь настигли меня Ницше и "Три разговора" Вл(адимира) Соловьева. Они дали мне возможность взглянуть на всю европейскую культуру ретроспективно — с высоты азийских плоскогорий произвести переоценку культурных ценностей... Здесь же создалось решение на много лет уйти на Запад, пройти сквозь латинскую дисциплину формы» (Воспоминания... С. 30, 37).
       С 1901 Волошин обосновывается в Париже. Его задача — «учиться: художественной форме — у Франции, чувству красок — у Парижа, логике — у готических соборов... В эти годы — я только впитывающая губка, я весь — глаза, весь — уши» («Автобиография», 1925). После «годов странствий» (так определил семилетие 1898-1905 сам Волошин) начинаются «годы блуждания» (1905-12): увлечение буддизмом, католичеством, оккультизмом, масонством, антропософией Р.Штейнера. Оказавшись в янв. 1905 в Петербурге, Волошин стал свидетелем Кровавого воскресенья, но революция, по его признанию, прошла мимо него, хотя поэт предвосхитил тогда грядущую смуту в России («Ангел мщения», 1906, с финальными строками: «Кто раз испил хмельной отравы гнева, / Тот станет палачом иль жертвой палача»).
       Попеременно живя в Париже, Петербурге, Москве, Волошин активно участвует в литературной деятельности России. Выходит первая книга его стихов («Стихотворения», 1910), он сотрудничает в журнале символистов «Весы» и акмеистов «Аполлон». Не обходится и без скандалов: из-за тяги к розыгрышам Волошин происходит мистификация с Черубиной де Габриак, приведшая к его известной дуэли с Н.Гумилевым (1909). Лекция и брошюра «О Репине» (1913), где Волошин восстал против натуралистической тенденции в искусстве, обернулись для него «российским остракизмом» — отлучением от публикаций.
       Летом 1914, увлеченный идеями антропософии, Волошин приезжает в Дорнах (Швейцария), где вместе с единомышленниками приступает к постройке «Гетеанума» — храма святого Иоанна, символа братства народов и религий. На разразившуюся мировую войну Волошин тотчас откликнулся и стихами (книга «Anno mundi ardentis», 1915), и прямыми высказываниями. «Это война не освободительная,— писал он матери.— Это все выдумано, чтобы сделать ее популярной. Просто несколько осьминогов (промышленности) силятся попирать друг друга» (цит. по: Куприянов И.— С.161). Он даже отправил письмо военному министру, где заявил об отказе служить в царской армии. По свидетельству близких, «он соглашался быть расстрелянным, чем убивать» (Там же. С.175). Углубившись в основы русского национального самосознания, завершив книгу о В.Сурикове (полностью опубликованная в 1985), в 1917 Волошин окончательно оседает в Коктебеле. Если Февральская революция была воспринята им «без особого энтузиазма», а после окончательного разуверения в ней Октябрьский переворот как историческая неизбежность, то братоубийственная Гражданская война не могла найти оправдания в его сердце. Но и не поколебала его нравственных устоев: «Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали: я их ожидал давно и в формах еще более жестоких... 19-й толкнул меня к общественной деятельности в единственной форме, возможной при моем отрицательном отношении ко всякой политике и ко всякой государственности...— к борьбе с террором, независимо от его окраски» («Автобиография», 1925). Волошин занимает позицию «над схваткой», спасая в своем доме в Коктебеле и красных, и белых.
       В 1920-30 в литературные баталии не вступал. Умер в возрасте 54 лет. Похоронен на холме Кучук-Енишар близ Коктебеля.
       В 1925 Волошин указал, как должно быть сформировано издание его стихотворных произведений, и тем самым, обозначил этапы своего творческого развития. Предполагались книги: «Годы странствий» (1900-10); «Selva oscura» (итал. «Темный лес» — из первых строк «Божественной комедии» Данте... Г.Ф.) (1910-14); «Неопалимая купина» (1914-24); «Путями Каина» (1915-26, как итог).
       Свой духовный путь до революции Волошин охарактеризовал в неопубликованном предисловии к книге избранных стихов «Иверни» (1918): «Лирическое средоточие этой книги — странствие. Человек — странник: по земле, по звездам, по вселенным. Вначале странник отдается чисто импрессионистическим впечатлениям внешнего мира («Странствия», «Париж»; здесь и далее — названия разделов книги.— Г.Ф.), переходит потом к более глубокому и горькому чувству матери-земли («Киммерия»), проходит сквозь испытание стихией воды («Любовь», «Облики»), познает огонь внутреннего мира («Блуждания») и пожары мира внешнего («Армагеддон»), и этот путь завершается «Двойным венком», висящим в межзвездном эфире. Таков психологический чертеж этого пути, проходящего сквозь испытания стихиями: землей, водой, огнем и воздухом» (Стихотворения и поэмы. Т.1. С.390).
       Поэт менялся. Но главное свойство его как художника исходило из постоянной природной общительности и страстного темперамента при обостренном чувстве одиночества; из стремления войти в глубину явления, стать в нем своим — и при этом сохранить себя. Вне зависимости от ситуации одному из современников (А.Белому) он напомнит парижанина-интеллигента (Воспоминания... С.140), а другому (И.Эренбургу) — русского кучера (Воспоминания... С. 339). В Париже Волошин познакомится с А.Франсом, Р.Ролланом, П.Пикассо и будет слоняться по рынкам и кабаре. Так он создает парижский цикл о красоте будничности: «В дождь Париж расцветает, / Точно серая роза...» («Дождь», 1904). В парижских переулках он различит «перламутровую просинь между бронзовых листов», «и пятна ржавые сбежавшей позолоты, / И небо серое, и веток переплеты — / Чернильно-синие, как нити темных вен». Это не символизм, с которым раннего Волошина всегда связывали. Да, он знал всех лидеров этого течения, посвящал им стихи (А.Белому, Ю.Балтрушайтису, В.Брюсову, К.Бальмонту), но оказался ближе французскому импрессионизму (в живописи — К.Моне, в поэзии — П.Вердену). «Говорящий глаз»,— точно сказал о нем Вячеслав Иванов. Увлеченный мистическими теориями, В. даже их воплощал реально. «Реализм — это вечный корень искусства, который берет свои соки из жирного чернозема жизни...» — так писал он в «Ликах времени».
       С 1906 начал складываться волошинский цикл «Киммерийские сумерки», продолженный затем другим — «Киммерийская весна» (1906-09; 1910-19). Вглядываясь в таврийский ландшафт, Волошин чувствовал, что история «бродит здесь тенями аргонавтов и Одиссея... она в этих размытых дождями холмах... она в разрытых могильниках безымянных племен и народов... она в этих заливах, где никогда не переводилась торговая суетня и неистребимо из века в век уже третье тысячелетие цветет жгучая человеческая плесень» (цит. по: Куприянов И.— С.140). Исторический пейзаж — вот что открыл тогда Волошин для нашей поэзии и теоретически обосновал в статьях. Суть не в том, что в стихотворении «Гроза» оживают мифологические образы из «Слова о полку Игореве», а в другом: ступенчатый венец гор напоминает о священном лесе Древней Греции («Здесь был священный лес. Божественный гонец...», 1907) — в самом характере личного переживания слышится голос вечности, воплощенной конкретно, чувственно: «Чей согнутый хребет порос, как шерстью, чобром? / Кто этих мест жилец: чудовище? титан? / Здесь душно в тесноте... А там — простор, свобода, / Там дышит тяжело усталый Океан / И веет запахом гниющих трав и йода» («Старинным золотом и желчью напитал...», 1907). Об этом М.Цветаева сказала так: «Творчество Волошина — плотное, весомое, почти что творчество самой материи, с силами, не снисходящими свыше, а подаваемые той — мало насквозь прогретой,— сожженной, сухой, как кремень, землей, по которой он так много ходил...» (Воспоминания... С.200-201). Вроде бы первобытный Восток и изощренный Запад нашли общий язык на Киммерийской земле.
       Но в нояб. 1914 в Дорнахе под пером Волошина рождаются зловещие строки: «Ангел непогоды пролил огнь и гром, / Напоив народы тягостным вином...» В ходе революционных потрясений в России, свидетелем которых Волошин был в Коктебеле, он заявил, что «молитва поэта во время гражданской войны может быть только за тех и за других: когда дети единой матери убивают друг друга, надо быть с матерью, а не с одним из братьев». Родина-мать и становится главным образом в поэзии Волошина революционных лет. Точнее, не «родина-мать» в некрасовском воплощении, а российская Богоматерь. Свирепая, неприкаянная Русь возникает в его стихах — Русь безвременья, где вихри гуляют по ратному полю, зловеще мерцают болотные огни и из земной утробы выходит тело царевича Дмитрия («Дметриус-император»). Неистовый Аввакум живьем сгорает в срубе, гибелью своей утверждая истинную веру (поэма «Протопоп Аввакум», 1918). Гуляет по Руси Стенька Разин, верша жестокие суды над угнетателями и справляя кровавые празднования («Стенькин суд», 1917). Теснят друг друга типажи современности: «Красногвардеец», «Матрос», «Большевик», «Буржуй», «Спекулянт» (цикл «Личины»). И над этими сценами древних лет и современности возвышается лик Богоматери, свет животворной любви и очищения: «Тайна тайн непостижимая. / Глубь глубин необозримая, / Высота невос-ходимая, / Радость радости земной, / Торжество непобедимое. / Ангельски дароносимая / Над родимою землей, / Купина Неопалимая» («Хвала Богоматери», 1919). Образ Неопалимой Купины не раз встречается в стихах Волошина тех лет. По библейской легенде, это — горящий куст терновника, который не сгорает и олицетворяет бессмертие духа. Такова, по Волошину, и Россия, охваченная революционным пламенем: «Мы погибаем, не умирая, / Дух обнажаем дотла...» («Неопалимая Купина», 1919). Даже в эти годы вера в возрождение России у поэта оставалась.
       Иным пафосом преисполнена книга «Путями Каина», создававшаяся параллельно с книгой «Неопалимая Купина». «Это — не столько стихи, сколько философский трактат в слегка повышенной ритмом прозе» (Райе Э. Максимилиан Волошин и его время // Стихотворения и поэмы. Т.1. С.XCI). Подзаголовок: «Трагедия материальной культуры». Поэт прослеживает весь тревожный путь человечества: от первого противостояния Богу («Мятеж»), от первой искры цивилизации — использования огня («Огонь»), от первых религиозных исканий («Магия»), от первых внутренних раздоров, начавшихся с убийства Каином брата («Кулак»), через достижения средневековой и буржуазной мысли («Порох», «Пар», «Машина»), завершившихся тем, что «машина победила человека», а «свист, грохот, лязг, движенье превратили Царя вселенной в смазчика колес», через враждебное наступление новой государственности на личность («Бунтовщик», «Война», «Государство», «Левиафан»). Завершается этот путь у поэта прозрением будущего — где не Господь свершает Страшный суд надо всеми, а где «каждый... сам себя судил» («Суд»). Именно в этом — во вступлении на путь индивидуального совершенствования, а не рационального познания окружающего мира (ведь «Разум есть творчество навыворот»), не материально-технического благоустройства и социальных революций, а на органическое сращение человека с первозданным Космосом («мир познанный есть искаженье мира», зато «наш дух — междупланетная ракета») осуществляется призыв первого же стихотворения книги: «Пересоздай себя!» — единственный выход из общемирового кризиса.
       Мерилом искусства для Волошин всегда был человек. «Живое о живом» — так назвала статью о нем М.Цветаева. И сам Волошин в статьях, сосредоточенных в основном в книге «Лики творчества» (1914), на первый план ставил личность художника в ее психологической сложности. О чем и о ком бы он ни писал — о поэзии России или Запада, о парижских художественных салонах, о русской иконописи или исторической живописи,— всегда перед читателем представали живые лики творцов с их индивидуальными чертами. Это не мешало, однако, делать автору теоретические открытия. Пример — книга Волошина «Василий Суриков». Написанная на основе бесед с великим национальным художником и воссоздавшая не только яркий характер собеседника, но и бытовую специфику сибирской среды, его породившей, она обозначила и новый метод в искусствознании: структуральное исследование композиции художественного полотна. И это тоже открытие «изнутри»: творчество Волошина — поэта или критика неотрывно от его занятий живописью. Импрессионистичность и строгий расчет отличали и его лирику, и акварельные зарисовки Крыма. На вопрос: «Кто он — поэт или художник?» — Волошин отвечал: «Конечно, поэт» и добавлял при этом: «И художник».
       Отойдя с 1926 от литературной деятельности, В. писал акварели ежедневно и дарил их многочисленным посетителям его дома в Коктебеле в день их отъезда. Он все делал во имя всеобщего братства, и детище свое, свой дом, построенный еще в 1903 по собственному плану и превращенный с годами то ли в музей, то ли в творческий заповедник, где внизу располагалась мастерская, а на крыше можно было наблюдать небесные светила; тот дом, в котором бывали писатели М.Горький и М.Булгаков, художники К.Петров-Водкин и А.Бенуа, поэты М.Цветаева и А.Белый, многие актеры, музыканты, художники, где они жили, встречались друг с другом, творили,— этот дом за год до смерти Волошин завещал писателям своей страны. Одно из последних стихотворений Волошин, по сути дела итоговое, так и называлось: «Дом поэта» (1926). Его финальные строки — волошинский завет: «Весь трепет жизни всех веков и рас / Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас».
       Волошин был строг к своим стихам, сдержанно относился к живописным работам. Пожалуй, лишь одно стало предметом его гордости. Стих. «Коктебель» (1918) заканчивалось словами: «И на скале, замкнувшей зыбь залива, / Судьбой и ветрами изваян профиль мой». Южная оконечность одной из гор Карадага поразительно похожа на профиль Волошина. Лучшего памятника себе он не представлял. Потому что поставила его сама Природа.

Псевдонимы:
      Кириенко-Волошин Максимилиан Александрович [28.05.1877-11.08.1932] - поэт

Литература и другие источники информации