Туроверов Николай Николаевич [30.03.1899-23.09.1972]
Туроверов Николай Николаевич
[18(30).3.1899, ст. Старочеркасская Обл. Войска Донского — 23.9.1972, Париж;
похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа]
— поэт.
Происходил из старинного казачьего рода (Туроверов одной генеалогической ветви
с поэтом А.В.Туроверовым, автором сборника стихов «Казачьи досуги», 1858). В
1917, по окончании реального училища в станице Каменской, Туроверов поступил
вольноопределяющимся в лейб-гвардии Атаманский полк и выдержал затем испытание
(офицерский экзамен) на чин хорунжего. В рядах Атаманского полка принимал
участие в Первой мировой войне. В Гражданскую войну сражался в партизанском
отряде есаула Чернецова, был участником Ледяного (Первого Кубанского) похода.
Во время борьбы за Дон был 4 раза ранен. Осенью 1920 подъесаул Туроверов в
составе Донского корпуса, входившего в армию П.Н.Врангеля, эвакуировался из
Крыма в Турцию, оттуда — в Грецию, на о.Лемнос. Летом 1921 в числе казаков
гвардейской бригады перебрался в Сербию. Здесь около года вместе с сербскими
военнослужащими собирал оружие и боеприпасы на бывшем Солониковском фронте,
служил пограничником на границе с Венгрией. Позднее работал лесорубом и
мукомолом. После объявленной советским правительством амнистии (1923)
Туроверов, как и другим казакам, была предоставлена возможность вернуться на
родину, однако он не вернулся, о чем потом никогда не жалел. В середине 1920-х
Туроверов с большими трудностями перебрался из Сербии в Париж, где вначале
работал грузчиком, одновременно посещал Сорбонну и кружок казачьих
литераторов-эмигрантов.
Писать стихи Туроверов начал в годы учебы в реальном училище, печататься
(помимо стихов публиковал статьи, очерки) — в начале 1920-х в эмигрантских
изданиях, преимущественно казачьих («Казачьи думы», «Казачий сполох», «Казачий
журнал», «Родимый край», «Возрождение», «Современные записки», «Россия» и др.).
Первый сборник стихов Туроверов «Путь» вышел в Париже в 1928 и был весьма
доброжелательно встречен эмигрантской критикой. Г.Струве в рецензии на книгу
отмечал: «Важно, что у молодого поэта есть что сказать своего и что он находит
часто свои образы, свои рифмы и свои темы. В "казачьих" стихах Туроверова
приятно чувствуется укорененность в родной почве... Эти строки написаны
настоящим поэтом» (Россия. 1928. 14 апр.). Г.Адамович писал: «Это не плохие
стихи. Мы даже решительно предпочтем их многим стихам гораздо более
литературным...» Критик высказывал надежду, что у Туроверова «могут найтись
читатели и поклонники, потому что в стихах он действительно что-то "выражает",
а не придумывает слов для выражения мыслей и чувств» (Звено. 1928. №5. С.281).
См. также рецензию А.Краснощекова, обратившего внимание в сборнике на поэму
«Новочеркасск» (Казачий ж. 1929. №6. С.25-26).
В 1937 в Безансоне вышел второй сборник Туроверов и там же вскоре еще 2 (в 1939
и 1942) — все под названием «Стихи». Эти 3 книги, как и первая, были
доброжелательно встречены эмигрантской критикой. Второй сборник Туроверова
Ю.Терапиано охарактеризовал как книгу «талантливого и несомненно одаренного
поэта» (Круг. 1937. Кн.3. С.175). Строгий и взыскательный В.Ходасевич ставил
второй сборник Туроверова в один ряд с книгой поэтессы Н.Снесаревой-Казаковой
«Рыцари белого движения» (1937): «Их поэзия движима патриотизмом, отчетливо
окрашенным в цвета белой армии. К сожалению, в чисто поэтическом смысле и тот и
другая идут проторенными путями.
Стихи их добротны (у Туроверова всегда <...>), но не обнаруживают
самостоятельной работы» (Ходасевич В. Двадцать два // Возрождение. 1938. 20
июня). А.Осокин в рецензии на третий сборник Туроверов отмечал, что «Туроверов,
одаренный очень редкой в наши дни способностью легко и свободно писать стихи,
пишет, как на коньках катается». В то же время Осокин упрекал Туроверова в
самоуверенности и выставлении «напоказ своей казачьей удали» (Русские записки.
1939. №17. С.299).
«Казачья» поэзия Туроверова, лирика по складу своего дарования, глубоко связана
с тихим Доном, «краем курганов и ветров», его историей и природой. Он бережно
хранил на чужбине верность прошлому отчего края, воспоминания о котором
врачевали душу поэта: «...Как счастлив я, когда приснится / Мне ласка нежного
отца, / Моя далекая станица / У быстроводного Донца, / На гумнах новая солома,
/ Внизу поемные луга, / Знакомый кров родного дома, / Реки родные берега»
(«Париж», 1928). Размышляя о своей поэтической судьбе, Туроверов заметил: «Фея
положила в колыбель / Мне свирель прадедовского края / Да насущный хлеб чужих
земель» («Больше ждать и верить и томиться...», 1936). Многие стихи Туроверова
воспринимаются как лирические экскурсы в прошлое — в овеянную славой казачью
историю («Вольница», «Новочеркасск», оба — 1922; «Сирко», 1943, и др.), в
недавние события отшумевшей Гражданской войны («В эту ночь мы ушли от
погони...», 1931; «Поход», 1939; «Уходили мы из Крыма...», 1940, и др.),
оставившей в сердце поэта неизгладимый след: «Запомним, запомним до гроба, /
Тревоги в морозных ночах, / Да блеск тускловатый погона / На детских на хрупких
плечах» («Не выдаст меня кобылица...», 1936). В этом же ряду и до боли
пронзительные стихи о прощании с родиной в дни эвакуации из Крыма: «Нет, не
один из нас заплачет, / Грузясь на ждущий пароход, / Когда с прощальным
поцелуем / Освободим ремни подпруг / И злым предчувствием волнуем, / Заржет
печально верный друг» («Нет, не один из нас заплачет...», 1925). В «прощальных»
стихах Туроверов возникает образ «последнего ночлега» на родной земле и
поспешного бегства с боями за кордон. Критика отмечала, что стихи Туроверова о
Гражданской войне «без всякой ненависти, без всякой примеси пропаганды» (Струве
Г.П.— С.352).
Через многие стихи Туроверова проходит образ снега (он то «розовый», то
«сине-мерцающий», то «как комья чистой ваты»). Снег в поэтическом мире
Туроверова — это не только стихия единения, вошедшая в сознание поэта со времен
Ледяного похода: «Меня с тобой метель сдружила, / Когда на подвиг и на смерть /
Нас увлекал в снега Корнилов». Снег — это и неизменная примета родины, символ
России: «Но всех родней на свете вьюг / Кто в дальних странствиях обижен, /
Зимой острее взор и слух / И Русь роднее нам и ближе» («Снег», 1924).
Наряду с «казачьими» мотивами в лирике Туроверов, не ограниченной региональными
рамками и достигающей значения лирики общерусской, звучат свойственные всей
эмигрантской поэзии ностальгические мотивы («Слились в одну мои все зимы...»,
1929; «Эти дни не могут повториться...», 1932, и др.), мотивы о любви (любовная
лирика Туроверова лишена исповедальности) («О, как мне этой жизни мало...»,
1938; «Ты одна со мною разделила...», «Октябрь», оба — 1945, и др.), красоте
Божьего мира («Глядеть, глядеть! И глаз не отрывать...», 1950-52; «Еще твой мир
и мудр и прост...», 1939, и др.), о «мачехе веселой» Франции, приютившей поэта
(«Гражданские стихи», 1941-42; «Прованс», 1940; «Париж», 1928, и др.).
«Французские» стихи о Париже, Бретани соседствуют с «русскими» о Москве, Доне,
российская история и история Франции, Европы перемежаются и перекликаются. Для
Туроверов-поэта одинаково близки как имена выдающихся деятелей русской культуры
(Гоголь, Сумароков, Суворов, Т.Шевченко), так и имена представителей западной
культуры.
В начале Второй мировой войны Туроверов вступил добровольцем во Французский
Иностранный легион, в рядах которого сражался в Африке (эта страница биографии
поэта нашла отражение в цикле «Легион», 1940-45).
В 1945 Туроверов вернулся в Париж, длительное время служил в одном из банков.
С 1947 по 1958 возглавлял возрожденный казачий Союз, призванный оказывать
помощь казакам-эмигрантам. Стихи, статьи, очерки Туроверова печатались в
журнале «Грани», «Новом журнале». Будучи коллекционером старинных русских
гравюр и хранителем личной библиотеки известного библиофила генерала
Д.И.Ознобишина, Туроверов занимался активной культурно-просветительской
деятельностью: устраивал в Париже выставки на военно-исторические темы
(«Суворов», «1812 год», «Казаки»). Туроверов был одним из основателей Общества
ревнителей российской военной старины, сотрудничал в журнале «Военная быль»,
«Родимый край», собрал обширную коллекцию книг по истории казачества. Еще в
1939 в «Казачьем альм.» Туроверов выступил со статьей «Казаки в изображении
иностранных художников», зарекомендовав себя знатоком русской военной
иконографии.
В 1965 в Париже вышел пятый, последний сборник Туроверова «Стихи», куда были
включены многих произведения из других поэтических книг. В рецензии на
последний сборник Туроверова отмечалось: «Блок когда-то обмолвился, что стихи
нельзя писать перед зеркалом. Бунин-поэт (да и Бунин-прозаик) в этом отношении
был не без греха. А вот в ясных и прекрасных стихах Туроверова "зеркало"
отсутствует начисто» (Сотник // Новый ж. 1966. №85. С.293).
В поздней лирике Туроверов заметно обостряются ностальгические мотивы,
появляются мысли об уходящей жизни: «Пора, мой старый друг, пора,— / Мы
зажились с тобою оба, / И пожилые юнкера / Стоят навытяжку у гроба». Стих
Туроверова становится более строгим и сдержанным, обретая то редкое качество,
на которое обращал внимание Г.Адамович: «Замечателен его дар "пластический",
его способность округлять, доканчивать без манерности, одним словом, его чутье
художника» (Последние новости. 1937. 28 окт.).
По свидетельству Г.Струве, отношение к Туроверову в «парижских литературных
кругах <...> было высокомерным». «Со свойственным парижским поэтам снобизмом от
него отмахивались, как от "казачьего поэта"» (Струве Г.П.— С.351). По своим
эстетическим устремлениям Туроверов был весьма далек от поэтической богемы
русского Монпарнаса — «парижской ноты» с ее абстрактной метафизикой и
упадническими настроениями, постоянной мыслью о смерти. По словам Ю.Терапиано,
Туроверов следовал «неоклассической линии» в развитии традиций пореволюционной
поэзии (Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека. Париж,
1986. С.262). Он делал упор на композиционную стройность, простоту, ясность и
изобразительную точность стиха. Характерными чертами творческого облика
Туроверова были «скромность» и «мужественность» (в плане стоического приятия
нелегкой изгнаннической судьбы), последней, по его собственному признанию, он
учился у Гумилева: «Учился у Гумилева / На все смотреть свысока, / Не бояться
честного слова / И не знать, что такое тоска» («Учился у Гумилева...», 1946). В
то же время в его стихах угадывается явное влияние поэзии Пушкина, Лермонтова,
Бунина, А.К.Толстого и отчасти Баратынского, пленившего Туроверова трагическими
порывами дойти до сокровенной сущности мироздания.
Туроверов был горячим патриотом Дона, ревнителем казачьей старины. Свои взгляды
на историю казачества он сформулировал так: «Было три Дона: Вольница Дикого
Поля, Имперское Войско Донское и третий, короткий и маленький, как зигзаг
молнии, казачий сполох. Четвертого Дона нет... Без России и вне России у
казачества не было, нет и не может быть дорог! России без казаков было бы
труднее идти своим историческим путем, будет тяжелее возвращаться на свое
историческое лоно» (Цит. по: Казачество: Мысли современников о прошлом,
настоящем и будущем казачества. Ростов н/Д., 1992. С. 245).
Туроверов скончался в госпитале Лавуазьер под Парижем в возрасте 73 лет. О
месте поэта в литературе Русского зарубежья проницательно заметил Н.Станюкович
в статье «Боян казачества», назвав Туроверова «...может быть, последним
выразителем духа мятежной и мужественной ветви русского народа — казачества»
(Возрождение. 1956. №60. С.129).
Соч.:
Стихи / предисл. и сост. В.Леонидова. М., 1995;
Стихотворения / сост. и вступ. заметка А.Д.Алексеева // Русская литература.
1989. №4. С.88-102;
Двадцатый год — прощай; Россия: [стихотворения, проза] / предисл. и сост.
В.Леонидова. М., 1999.
Лит.:
Струве Г.Л. Русская литература в изгнании. Париж, 1986. С.351-352;
Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа. Нью-Йорк, 1987. С.259-262;
Боян казачества / публ. В.Н.Запевалова // Казаки России. 1997. №1;
Репников А. Казачий поэт // Независимая газета. Московского региона. 1999.
17-23 марта.
В.Н.Запевалов
Оглавление | Все источники