Фиксман Давид Миронович [22.09.1900-14.02.1955]
Кнут Довид (настоящее имя Давид Миронович Фиксман)
[10(22).9.1900, Оргеев, Бессарабия, близ Кишинева — 14.2.1955, Тель-Авив]
— поэт, прозаик.
Был старшим сыном в семье владельца бакалейной лавки Меира (Мирона) Фиксмана
(ум. 1932) и его жены Перл (урожденная Кнут, ум.1930). Детство и юность Кнута
прошли в Кишиневе. С 14 лет сотрудничал в кишиневской печати — в газете
«Бессарабский вестник», «Бессарабия», «Свободная мысль», в 1918 редактировал
журнал «Молодая мысль».
В 1920 приехал в Париж, учился на химическом факультете г.Кан (Нормандия), по
окончании его работал на сахароваренном заводе; «переменил уйму самых
разнообразных профессий» (письмо Кнута к 3.А.Шаховской от 10 июля 1935 г. //
Шаховская 3. В поисках Набокова. Отражения. М., 1991. С.166): владелец дешевого
ресторана, раскрасчик тканей, велосипедист-рассыльный. В Париже Кнут участвовал
в деятельности литературно-художественных кружков «Гатарапак» (в 1921 избран
вице-председателем), «Через», «Палата поэтов», в 1922 вместе с Б.Б.Божневым
организовал «Выставку Тринадцати», в которой участвовали русские поэты и
художники (см. автобиографическую справку Кнута // Флейшман Л., Хьюз Р.,
Раевская-Хьюз О. Русский Берлин, 1921-1923. Paris, 1983. С.314-315); в 1925
вступил в парижский «Союз молодых поэтов и писателей». Два стихотворения Кнута
(«В поле», «Джок») были напечатаны в СССР (Недра. М., 1924. Кн.4. С.262-263).
Участвовал в журнале «Благонамеренный», «Воля России», «Звено», был одним из
соредакторов парижского журнала «Новый дом» (1926-27. №1-3).
В 1926 вошел в поэтическую группу «Перекресток». Незаурядные творческие
возможности у Кнута распознал В.Ф.Ходасевич, способствовавший его
самоопределению в литературной жизни русского Парижа.
Первая книга стихов Кнута «Моих тысячелетий» (Париж, 1925) стала заметным
событием в лит. жизни русской эмиграции; она обратила на себя внимание
неожиданной эмоциональной тональностью, резко контрастировавшей с трагическими,
меланхолическими звучаниями, «упадочными» настроениями, преобладавшими в тембре
молодых эмигрантских поэтов. Как отмечал в рецензии на книгу Бронислав
Сосинский, «в поэзии Кнута, не избегающего подчас и печальных мотивов, жизнь
неизбежно везде торжествует. В восприятии внешнего мира у Кнута на первом месте
стоит непосредственно тело. Зрение и слух отступают перед осязанием, обонянием,
вкусом. <...> В его лирике и при широких захватах чувствуется злободневность во
всей ее конкретности и простоте» (Своими путями. Прага. 1926. №12/13. С.70.
Подпись: Б.С). Ю.К.Терапиано оценил Кнута как «поэта высокого лирического
напряжения и плодоносной творческой силы», спонтанного вдохновения, не
порабощенного зависимостью от лит. авторитетов и предустановленных
образно-стилевых стандартов: «Д.Кнут живет и движется в ярких, динамических
образах, в тугом и ясном сочетании слов. Лирические темы, правильно
почувствованные, тяготеют у него к простому, без вычурности, не осложненному
"заданием" рисунку. Язык Довида Кнута звучит подчас с библейской
торжественностью, широтой и многообразием. <...> Древность, и не только
еврейского народа,— ввела читателя <...> в плотный, плоский и реальный мир и
показала, как живой и приемлющий природу человек может дышать полным дыханием в
поэзии, не нуждаясь ни в допингах умышленной самобытности, ни в масках
символической игры, которой никакая реальная вещь в мире не соответствует»
(«Парижские молодые поэты» // Там же. С.45).
«Вторая книга стихов» (Париж, [1928]) укрепила репутацию Кнута как «одного из
наиболее подлинных дарований» в среде эмигрантских поэтов — мастера, сумевшего
в редкостном сочетании современных парижских впечатлений и ощущений с древним,
ветхозаветным началом передать «полуязыческую радость бытия, любовь к земле,
радостную богосыновность» (Цетлин М. // Современные записки. 1928. Кн.35.
С.538). И хотя Г.В.Адамович порицал лирику Кнута за отсутствие воодушевления и
«передвижническую вакханалию» (Звено. 1928. №6. С.295), а М.Л.Слоним — за
«отсутствие вкуса» и «некультурность стиха» (Воля России. 1928. №7. С.73), тем
не менее мажорное звучание поэзии Кнут в сочетании с энергией, щедростью и
непосредственностью самовыражения придавали его поэтическому голосу особую
притягательность: «...искренний напор чувства — широкое "дыхание" — "могучая
музыка", которая подчас слышится в его стихах, наконец, ввысь поднимающийся
эмоциональный порыв — воля к жизни, устремление к Богу — делают его стихи
особенно живыми среди безволия и анемичности многих его поэтических
сверстников. <...> Поэзия для него не есть лишь исповедь, но существеннейшее
начало в жизни, раскрытие, узнавание» (Ю.Т<ерапиано> // Новый корабль. Париж,
1928. №4. С.62). Та же эмоциональная тональность преобладает и в небольшой
книжке стихов К. «Сатир» (Париж, 1929), напечатанной в количестве 100
экземпляров без имени автора на титульном листе (с пометой перед стихотворным
текстом: «Copyright by D. Knout»); предназначенный «для немногих» (что отчасти
объясняется изобилующими в «Сатире» «пикантными» деталями и раскованностью, с
какой поэт воспевает «веселые сокровища», даруемые «охотникам за радостью
любви»), этот «потаенный» сборник провозглашает те же ценности, что и другие
поэтические книги Кнута,— утверждение жизненных первооснов, чувственный экстаз,
ведущий к простому и мудрому миропониманию.
В 1930-е Кнут — один из наиболее известных и признанных поэтов русского Парижа,
участник основных эмигрантских периодических изданий («Современные записки»,
«Числа», «Круг», «Русские записки»). Здесь появляются и его прозаические
произведения: «Круглоголов и компания» (Встречи. 1934. №1), «Парижский рассказ»
(Круг. [1937]. №1), «Дама из Монте-Карло» (Русские записки. 1938. №12); более
10 рассказов (в т.ч. цикл «кишиневских рассказов») — в газете «Возрождение».
Третья книга стихов Кнута «Парижские ночи» (Париж, 1932) включала его
поэтический шедевр — стих. «Кишиневские похороны» («Я помню тусклый кишиневский
вечер...»), рисующее печальную картину еврейских похорон и воссоздающее сквозь
зримые приметы и колорит суетной житейской повседневности величественный образ
нетленного бытия, подлинную реальность, засвидетельствованную с «редкой
строгостью, серьезностью, убедительностью тона» (Бицилли П.М. [Рец.: «Парижские
ночи»] // Числа. Париж. 1932. Кн.6. С.257). В целом же в «Парижских ночах»
еврейская национальная проблематика отходит на второй план, в центре внимания
поэта — трагические переживания совр. человека, ощущающего свою неприкаянность
в «заброшенном мире»: «Меж каменных домов, меж каменных дорог, / Средь
очерствелых лиц и глаз опустошенных, / Среди нещедрых рук и торопливых ног, /
Среди людей душевно-прокаженных...» (С.31). В.Ф.Ходасевич отметил в «Парижских
ночах» признаки поэтического созревания Кнута, его стремление к формальному
мастерству, языковому и стилевому совершенству: «Кнут сделался строже к своим
стихам <...> и вполне естественно, что легкость, с которою прежде стремился он
просто запечатлеть на бумаге свое "волнение", сменяется тяжестью сознательного
художественного творчества» (Возрождение. 1932. №2494. 31 марта. С.3).
Четвертая книга стихов Кнут «Насущная любовь» (Париж, 1938), развивавшая
трагические мотивы «Парижских ночей» и утверждавшая начала «нового гуманизма»
(Бицилли П.М. [Рец.] // Современные записки. 1938. Кн.67. С.451), была отмечена
спадом лирического напряжения: по мнению убежденного поклонника его поэзии
Ю.Терапиано, в ней Кнута «как-то расслабился и расшатался, сузил свою тему —
порой до частного, лишь ему интересного случая» (Круг. Париж, 1938. Кн.3.
С.172).
В 1937 Кнут совершил поездку в Палестину на борту парусника Еврейской морской
лиги «Сарра Алеф», результатом чего стали его путевые записки «Альбом
путешественника» (Русские записки. 1938. №5,7) И стих., позднее составившие
цикл «Прародина» в его последней книге «Избранные стихи» (Париж, [1949]); в
сборник вошли стихи из ранее изданных книг Кнут, некоторые — в переработанных
редакциях. Неосуществленным остался замысел «книги рассказов из южного
русско-еврейского быта» (письмо К. к Р.С.Чеквер, 3 февр. 1946 // Stanford
Slavic Studies. Vol.4. №2. Stanford. 1992. P.382). Во время немецкой оккупации
Кнут и его вторая жена Ариадна (1905-44; дочь композитора А.Н.Скрябина,
перешедшая после замужества в иудаизм) стали активными участниками подпольной
еврейской организации Сопротивления, принимали участие в партизанском движении
на юго-западе Франции; Ариадна Скрябина была расстреляна гестаповцами в Тулузе
в 1944 (ныне ей там поставлен памятник), Кнут сумел бежать в Швейцарию. О
движении Еврейской боевой организации позднее он написал книгу «Contribution a
I'histoire de la Resistance Juive en France 1940-1944» (Paris, 1947). Трагедия
мировой войны и геноцида евреев заставила Кнут ощутить себя «бывшим» поэтом; 3
янв. 1946 он писал Р.С.Чеквер: «Шесть лет не писал стихов. И только в последнее
время, да и не без труда, занимаюсь — вяло — хлебной литературой. <...> Не
осудите — но я — онемел» (Stanford Slavic Studies. Vol.4. №2. P.379).
В 1948 Кнут приехал в Израиль; в 1949, после непродолжительного возвращения в
Париж, переехал в Израиль навсегда, поселился в Тель-Авиве. В последние годы
жизни от литературных кругов русской эмиграции отошел, пробовал писать на
иврите. Скончался от опухоли мозга.
Называвший себя «евреем, помноженным на русского» (письмо к Р.С.Чеквер от 10
мая 1946 // Stanford Slavic Studies. Vol.4. №2. P.388), Кнут в своем творчестве
в полной мере отразил эту национально-языковую и психологическую
двусоставность. Об уникальности поэтической индивидуальности Кнут писал философ
и публицист Г.П.Федотов: «Может быть, поэт этот не принадлежал ни к парижской,
ни вообще к русской школе, хотя и писал на прекрасном русском языке. Довид Кнут
один из самых значительных поэтов русского Парижа, но, может быть, русская
форма была для него случайностью. Его вдохновение, его темы были такими
еврейскими, что кажется странным, что писал он не на древнееврейском языке.
<...> В нем звучит голос тысячелетий, голос библейского Израиля, с
беспредельностью его любви, страсти, тоски. И — перебрасывая мост через века —
поэт находит себя в Париже XX в. перед той же тайной мира, перед бездной
человеческих страданий, связанный с миром и людьми общностью судьбы» (О
парижской поэзии // Ковчег: Сб. русской зарубежной литературы. Нью-Йорк, 1942.
С.198).
Соч.:
СС: в 2 т. / сост. и комм. В.Хазана; вступ. статья Д.Сегала. Иерусалим,
1997-98.
Лит.:
Седых Л. Далекие, близкие. [New York], 1962. С.260-265;
Бахрах Л. По памяти, по записям. Литературные портреты. Париж, 1980. С.125-134;
Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. М., 1996;
Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека. 1924-1974. Париж;
Нью-Йорк, 1987. С.222-226;
Шапиро Г. Десять писем Довида Кнута // Cahiers du Monde russe et sovetique.
1986. Vol. XXVII. №2. P.191-208;
Rischm R. Tovard the Biography a Period and a Poet: Letters of Dovid Knout.
1941-1949 // Stanford Slavic Studies. Vol.4. №2. Literature, Culture and
Society in Modern Age. In Honor of Joseph Frank. Part II. Stanford, 1992.
P.348-393;
Хазан В. Довид Кнут в Палестине и Израиле // Евреи в культуре Русского зарубежья. Т.4.
Иерусалим, 1995.
А.В.Лавров
Оглавление | Все источники