Иванов Всеволод Вячеславович [24.02.1895-15.08.1963]
Иванов Всеволод Вячеславович
[12(24).2.1895, пос. Лебяжье Павлодарского уезда Семипалатинской губ.— 15.8.1963, Москва]
— прозаик, драматург.
Родился в семье сельского учителя. Окончив начальную школу, поступил в сельскохозяйственное училище, но вскоре бросил занятия, оставил отчий дом и отправился странствовать по Сибири, Зауралью и далее — за Семипалатинск, к Дальнему Востоку и Монголии. В поисках средств к существованию переменил много профессий. Был типографским наборщиком, грузчиком, матросом, шарманщиком, актерствовал в ярмарочных балаганах, выступал в цирке факиром, даже борцом. Рано почувствовал интерес к общественной жизни, хотя политические убеждения юноши не отличались большой самостоятельностью. Еще накануне Февральской революции, находясь в Кургане, он записался сразу в две партии — эсеров и эсдеков, но позже, переехав в Омск, под влиянием «работников печатного дела Западной Сибири» примкнул к большевикам. Октябрьскую революцию встретил с восторгом, «глубоко и торжественно» поверив в то, что отныне «справедливость восторжествовала навсегда» (СС. Т.1. С.21). С началом Гражданской войны вступил в Красную гвардию, воевал против Колчака, партизанил.
К литературному творчеству обратился еще в период скитаний по городам и весям. С 1914 стал печатать в сибирской периодике рассказы, один из которых — «По Иртышу» (газета «Степная речь») — был замечен М.Горьким и взят в редактируемый им «Сборник пролетарских писателей» (1916). Иванов пытается создать в Омске сибирскую литературную газету «Согры», печатает статьи на злободневные темы («В зареве пожара», «Книга свободы»), пишет небольшие пьесы для местного драматического театра («Черный занавес», «Шаман Апо») Из рассказов 1914-18 отбирает 8 лучших («Рогульки», «Купоросный Федот», «Джут», «Три копейки», «Шантрапа», «Клуа-Лао», «Духмяные степи») для своей книжки «Рогульки» (1919), которую в нескольких десятках экземпляров печатает в походной типографии омской газеты «Вперед».
Со временем Иванов разочаруется как в этих, так и в некоторых других ранних своих писаниях, не станет включать их в новые сборники, в СС. При всех художественных несовершенствах «Рогульки» были значительны уже тем, что по-своему предвосхищали будущие особенности ивановского творчества. Фактически с них начинали свой путь по страницам произведений писателя герои особого типа — правдоискатели и романтики. Там же проступали и характерные черты формирующейся манеры автора. По воспоминаниям К.Федина (который был едва ли не первым читателем книжки), рассказы удивили и восхитили тем, что «изображали словно впервые открытую далекую и как будто фантастическую страну, хотя описываемые люди и детали были чрезвычайно реальны». И в этом удивительном сочетании «фантастики» с «реальностью» он проницательно заметил особенность, которая затем «ошеломляюще пышно» проявилась у писателя в его «повестях и рассказах, получивших известность» (Федин К.А. СС: в 9 т. М., 1962. Т.9. С.187).
В 1921 Иванов отправляется в Петроград, чтобы «серьезно заняться самообразованием»; он близко сходится с М.Горьким, становится членом объединения «Серапионовы братья». Наступает пора интенсивной литературной работы. Иванов печатается в «Петроградской правде», в центральных журналах «Грядущее», «Красная новь». Одна за другой выходят его книги. В рассказах сборника «Седьмой берег» (1922) действие, как и ранее, разворачивается на далеких окраинах России, в Уссурийской тайге, в приалтайских степях, вблизи гор Кореи, у Японского моря, среди персонажей — не только русские, но и киргизы, корейцы, монголы. Это — все те же «дети природы», землепашцы, охотники, рыбаки, в жизнь которых вдруг вошла революция, нарушив ее обычное течение и смутив сердца «земляных людей» неизъяснимой мечтой о справедливости и доброте. Но появляется в рассказах и нечто новое: Иванов раньше других советских прозаиков начинает изображать внутренний мир участников революции, стараясь найти объяснение как величия, так и трагизма грандиозного исторического переворота. Заметным литературным событием становится рассказ «Дитё» (1921), сразу завоевавший громкую известность и у себя в стране, и за рубежом. Это своеобразная притча о человеке и революции, иносказательныи смысл которой и актуален, и значителен. Здесь над беспомощным младенцем, которого партизаны нашли возле убитых ими «беляков», угрожающе нависла, кажется, вся громада проблем Гражданской войны. Иванов показывает жестокосердие людей, которые из-за войны стали «злобны, как волки весной».
Вопреки жестокости обстоятельств крохотное человеческое существо у Иванов не погибает. Его спасает высокое чувство милосердия и справедливости, которое прорастает в душах партизан сквозь ненависть и злобу. «Дите ни при чем»,— решают они, сделав почти невозможное: они преодолевают классовую беспощадность. Но, спасая «свое» дитя, партизаны заставляют монгольскую женщину кормить его грудью, тем самым губят «чужое», монгольское дитя, которое лишается материнского молока. Поведанная история говорила о бесконечной сложности человеческой личности революционного времени, об опасной зависимости добра и зла от социальных, классовых, национальных предрассудков, их переменчивости и текучести. Наряду с рассказами пишет Иванов и первые повести о партизанском движении среди сибирских крестьян: «Партизаны» (1921), «Цветные ветра», «Бронепоезд 14-69» (обе — 1922). Позже этот «триптих» составит отдельную книгу «Сопки: Партизанские повести» (1923).
Публикация повестей превращает вчера еще мало кому известного литературного «дебютанта» в одного из самых видных писателей современности. Авторитетная критика относит его к числу «первых свежих и крепких ростков послеоктябрьской советской культуры в области художественного слова» (Воронский А. Литературные силуэты: Иванов // Красная новь. 1922. №5(9). С.255). В «партизанских повестях» автора волнует прежде всего конкретно-чувственная сторона бытия, живую плоть которого он рисует без устали и упоенно. Художественный мир повестей романтически возвышен над прозой быта. В нем все светозарно, ярко, необычайно. Стиль произведений словно бы настоян на выразительных символах народного творчества, на певучих интонациях разговорного языка, в пафосных местах этот языка поэтичен, близок стихотворному. Природные краски, запахи, звуки широко используются для метафорического изображения персонажей, а природа, в свою очередь, насквозь антропоморфична, одухотворена. Приемы «орнаментальной прозы», «сказа» по-своему усиливают впечатление достоверной жизненности содержания, а частые лирические отступления сообщают ему почти метафизический смысл.
Иванов смотрел на Октябрьскую революцию как на естественный жизненный процесс, связанный с исторически обусловленным и оправданным порывом обездоленных людей к лучшей, достойной жизни. Им, в большинстве жителям сибирской глухомани, трудно постичь отвлеченную суть революционных сражений: «Мозги, не привыкшие к сторонней, не связанной с хозяйством мысли, слушались плохо, и каждая мысль вытаскивалась наружу с болью, с мясом изнутри, как вытаскивают крючок из глотки попавшейся рыбы» (СС. Т.1. С.96). Однако «земляным», крестьянским «нутром» они ощущают нетерпимость бесправного существования и «бунтуются» в надежде жить «вровень со всеми», «хорошо», «по-справедливому».
Отстаивая высшую правду естественного порядка и хода бытия, Иванов продолжает развивать затронутую еще в «Седьмом береге» тему мучительных альтернатив революционного времени: «рассудок — чувство», «ненависть — любовь», «жестокость — милосердие», «насилие — человечность». Он активно включается в острую дискуссию о человеке и революции, начатую советской литературой 1920-х. Его Никитин из «Цветных ветров», в прошлом «питерский большак», а в годы Гражданской войны партизанский главарь, аскетичен, строг к себе и людям и считает классовую ненависть непреложным законом Гражданской войны: «Воевать надо! Буржуев бить надо!» Но Иванов не поэтизирует такого героя, рисует своего Никитина и как «гильотину» революции, и как ее несчастную «жертву» (А.Воронский). Человек, обделенный радостью полнокровного ощущения мира, выглядит не только ущербным, но и одиноким среди людей. Антипод Никитина — доморощенный деревенский философ Калистрат, убежденный в том, что человеческое счастье невозможно построить на иссушающей душу ненависти: «Любовь надо для люду. Без любви не проживут... Без любви вечно воевать будут. Нельзя так» (СС. Т.1. С.249).
Повесть «Цветные ветра» приносит Иванов оглушительный успех, ее считают «лучшей и у автора, и среди всей современной беллетристики вещью» (Асеев Н. [Рец.: «Цветные ветра», «Лога»] // Печать и революция. 1922. №7. С.311). Художественные новации «партизанских повестей», их самобытность приветствуют многие видные писатели (М.Горький, К.Федин, Л.Сейфуллина, Д.Фурманов, В.Зазубрин). Но находятся у Иванов и принципиальные противники, которые предъявляют писателю далеко не безопасный по тем временам упрек в отсутствии «политической почвы» под ногами партизан (Яковенко К. Партизанское движение и художественная литература // Известия. 1924. 3 авг.; и др.). В защиту выступает Л.Рейснер со статьей «Против литературного бандитизма» (1926).
Во многом было необычно для автора «экзотических рассказов» и повестей о партизанском движении его новое произведение «Похищение Будды» (1923). Здесь действие перемещается из Сибири в послереволюционный Петроград. Меняется и общий характер повествовательной ткани, в которой острая детективность фабулы соединяется с элементами психологического анализа. Новым для Иванов становится и обращение к жанру романа. Его «Голубые пески» (1923) получают высокую оценку М.Горького, считающего, что книга эта «дает очень яркую и широкую картину Гражданской войны в Сибири и проникнута объективизмом художника» (М.Горький и советские писатели: Неизданная переписка // Литературное наследство. М., 1963. Т.70. С.563). Автор романа существенно корректирует свои прежние представления об активных революционерах, командирах Гражданской войны. Теперь с такими персонажами, как Никитин из «Цветных ветров», он связывает только разрушительные задачи революции, тогда как ее творческие, созидательные устремления возглавляют у него такие, как «красный командир» Василий Запус — человек неординарный, наделенный и ясным умом, и крутой волей к победе, и горячим сердцем. Запус нарисован как «свой» в окружении беззлобных лесных тварей, среди пахучих луговых трав.
В 1924 Иванов переезжает в Москву, где сближается со столичной художественной интеллигенцией, испытывая «пьянящее чувство счастья» от встречи «почти со всей молодой, но уже великой советской литературой» (СС. Т.1. С.11). В его творчестве наступает новый период, отмеченный почти полным разрывом с «пышными» изобразительными средствами. Он дерзко испытывает себя и в новых темах, и в новых стилевых направлениях. Как и раньше, много внимания уделяется жанру повести, хотя и здесь происходят изменения. В полуфантастической повести «Чудесные похождения портного Фокина» (1924) с неожиданно ироничной интонацией развивается излюбленный мотив «странничества», «правдоискательства». Повестью «Хабу» (1925) открывается новая для писателя тема мирного послереволюционного строительства, борьбы с мещанством, что послужит началом череды произведений того же содержания («Особняк», 1928; «Кожевенный заводчик М.Д.Лобанов», 1929, и др.).
В повести «Бегствующий остров» (1926) подвергается переосмыслению и даже снижению образ легендарного Василия Запуса из «Голубых песков». Но главной заботой Иванова становится новеллистика.
В середине 1920-х выходит серия его сборников с рассказами разных лет («Экзотические рассказы», 1925; «Гафир и Мариам» и «Пустыня Тууб-Коя», 1926; «Дыхание пустыни» и «Тайное тайных», 1927). Последний сборник сразу привлекает к себе внимание литературной общественности. Критики, одобрительно встретившие его, находят, что «автор переживает полосу глубокого творческого перелома» (Смирнов Ник. [Рец.: Вс.Иванов. «Тайное тайных»] // Новый мир. 1927. №8. С.198). Свою авторскую программу Иванов представит так: «Надо видеть человека и уметь разрушать тайны сердца, делая из тайного явное» (СС. Т.1. С.111). Этот обоарившийся в писателе-романтике, жанристе интерес к сокровенному миру вчерашних участников революции предопределяет не только содержание, но и форму рассказов, которые утрачивают радужность красок, живописную «орнаментальность» описаний, становятся лаконичней, строже по стилю, психологичней. Рассказы «Тайного тайных» близки к классической новелле; они привлекают, прежде всего, страстным утверждением могущества человеческих эмоций. Предметом художественного исследования является в них человеческое подсознание, сфера трудно объяснимых инстинктов, смутных предчувствий, безотчетных побуждений. Демонстративный «биопсихологизм» вызывал раздражение у некоторых «неистовых ревнителей» литературного стандарта, послужил поводом для обвинения автора в «ненужном» следовании Фрейду, Бергсону, в «иррациональном подходе к человеку» (Фадеев А. Столбовая дорога пролетарской литературы. М. 1929. С.111).
1930-е оборачиваются для Иванов едва ли не самым тяжелым этапом творческого пути. Вместе с другими писателями своего поколения он энергично ищет контакта с современностью, ездит по стране, посещает знаменитые стройки Туркестана. Однако написанные под впечатлением этих поездок произведения («Путешествие в страну, которой еще нет», «Повесть бригадира М.Н.Синицына, рассказанная им в дни первой пятилетки», 1930) малооригинальны, в них больше патетики, чем глубины. По-другому складывается судьба большого автобиографического романа «Похождения факира»; здесь художник погружается в хорошо знакомое ему прошлое — «жизнь юноши века с его страданиями, радостями и надеждами в обстановке провинциального быта Сибири и Казахстана» (СС. Т.1. С.111). Талант Иванов словно бы оживает, вновь загораются яркие краски пейзажей, человеческие характеры раскрываются в загадочной непредсказуемости. Но роман не стал все же большой удачей писателя, оказался перегружен материалом, многословен. Автор оставляет работу над ним практически на середине, напечатав лишь три из задуманных первоначально пяти частей. Примечательно, что более поздняя, уже в 1950-е попытка доработать его оказывается безуспешной, разрушалась атмосфера «прекрасной, глубокой искренности», которая восхитила М.Горького в раннем варианте. Создается впечатление, что крупная эпическая форма вообще чужда таланту Иванова. Написанный им совместно с В.Шкловским роман «Иприт» (1925) вызывает у него самого чувство стыда, такова же участь и романа «Северосталь» (1925). Однако трудности с написанием романов объясняются не только особенностями авторского дарования. Неблагоприятную роль играет литературная ситуация в стране, год от года увеличивающая недоверие к инакомыслию, которое в романной форме становится по-особому заметным и уязвимым.
На рубеже 1920-30-х Иванов создает два многоплановых сатирико-философских романа: «Кремль» (1930) и «У» (1935), в которых касается таких актуальных проблем, как жизнь отдельного человека в обществе в целом, отношение к национальной истории и вере, борьба между «новым» и «старым» в быту, в сознании людей.
Роман «Кремль» воссоздает захолустный городок, где есть старинный кремль, за стенами его — храм, монастырь, где течет по своим законам церковная жизнь. Но кремль окружен рабочим поселком, в котором тоже своя жизнь. Между этими двумя чуждыми друг другу мирами разгорается ожесточенная ссора. Иванов рисовал грустную драму человеческих отношений. Тексты «Кремля» и «У» содержат много намеков на глубокий драматизм противоречий советской действительности. Они пронизаны мыслью о нерушимости духовных ценностей народа как основы его благополучия. Действие романа «У» разворачивается на фоне картины разрушения в Москве храма Христа Спасителя, и торжествующее безверие трактуется как синоним крайнего цинизма и аморальности существующего общественного строя. Крамольность содержания поддерживается своеобразным, «вольным», «игровым» стилем повествования, по-своему восстающим против унифицированного конформизма в искусстве. Уже в неожиданном названии романа писатель передавал игру смыслов, значение: «У» (начертание буквы) предстает одновременно как «звук, и буква, и знак, и междометие, и математический символ». Герои романов «живут по законам карнавала, спектакля, игры, в которых человек получает полную свободу от официальных догм и столь необходимую власть над реальностью» (Черняк М.А. Романы В.С.Иванова «Кремль» и «У» в творческой эволюции писателя. СПб., 1994. С.10). Неудивительно, что автору удается опубликовать лишь небольшие отрывки из романа «У», который смог увидеть свет в полном составе лишь полвека спустя, в конце 1980-х — начале 1990-х. Стремясь обрести доступ к читателю, Иванов пишет вполне благонамеренный роман «Пархоменко» (1939), где демонстрирует и неподдельный интерес к личности легендарного комдива, и необходимое владение историческими документами. Критика приветствует это произведение как победу писателя над самим собой, над своими «ошибками». Однако художественная сторона романа слаба, иллюстративна, лишена неповторимости авторского письма.
Во время Великой Отечественной войны и в последующие годы Иванов по-прежнему отдает много сил литературной, публицистической деятельности, хотя результаты ее далеко не равноценны. Писатель проявляет искренний интерес к душевному состоянию сражающегося народа, в особенности к переживаниям тех, кому довелось испытать горечь первых поражений («К своим», 1941). Однако непосредственно военная тема не становится для Иванова успешной. И роман «Проспект Ильича» (1941-42), и повесть «На Бородинском поле» (1943) страдают иллюстративностью. Ложный пафос, «культовые» настроения вредят роману «При взятии Берлина» (1945-46). Успех ожидает писателя на другом направлении творческих поисков. Иванов с головой погружается в работу над «фантастическим циклом», куда помимо рассказов входит роман «Эдесская святыня» (1944). Примыкающий к «фантастическому циклу» незаконченный авантюрно-сатирический роман «Сокровища Александра Македонского» тоже обещал стать значительным литературным явлением. Увлечение «фантастикой» не мешает Иванову писать путевые очерки разных лет («В чудесной Ферганской долине», 1949; «По родным местам», 1952). Об интересных опытах с реализмом говорит и одно из последних произведений писателя под названием «Хмель, или Навстречу осенним птицам» (1962), поэтично восславляющее «блистающий и заздравный хмель жизни».
В 1962 Иванов завершает работу над автобиографическим романом «Художник», задуманным еще в 1949 (первоначальное название — «Поэт»), роман был опубликован посмертно — в 1966. Примыкают к роману «Художник» и литературные мемуары Иванова «История моих книг» (1958-62).
Иванов уходит из жизни, не успев до конца реализовать высокий творческий потенциал своего беспокойного таланта. Остаются недописанными начатые книги, невоплощенными замыслы новых. Драматизм судьбы литератора усугубляется еще и тем, что некоторым его произведениям удается увидеть свет лишь после кончины автора, а варианты других до сих пор остаются достоянием архивистов.
Соч.:
СС: в 8 т. / подгот. текста, комм. Е.Краснощековой; вступ. статья Л.Гладковской. М., 1979;
Избранные произведения: в 2 т. / подгот. текста Т.В.Ивановой; вступ. статья В.Шкловского. М., 1985;
Пьесы / вступ статья П.Маркова; комм. Е.Цейтлина. М., 1979;
Кремль. У.: романы. М., 1990.
Лит.:
Зайцев И.В. Драматургия Всеволода Иванова. М., 1963;
Всеволод Иванов — писатель и человек: Воспоминания современников: сб. 2-е изд., доп. М., 1975;
Кроснощекова Е.А. Художественный мир Всеволода Иванова. М., 1980;
Иванов Л.Д. Всеволод Иванов: Литературный портрет. М., 1982;
Минокин М.В. Всеволод Иванов и советская литература 20-х годов: учебное пособие. М., 1987;
Воронский А.К. Искусство видеть мир: Портреты, статьи. М., 1987. С.200-222;
Иванова Т.В. Мои современники, какими я их знала: Очерки. М., С.3-247;
Гладковская Л.А. Жизнелюбивый талант: Творческий путь Вс. Иванова. Л., 1988.
В.В.Бузник
Оглавление | Все источники