Белов Василий Иванович [23.10.1932]
Белов Василий Иванович
[23.10.1932, д. Тимониха Харовского р-на Вологодской обл.]
— прозаик, драматург, поэт.
Родился в крестьянской семье. Учился в школе ФЗО в г.Соколе Вологодской обл.,
работал столяром, мотористом, электромонтером; после службы в армии (1952-55)
работал на заводе в Перми, затем был сотрудником районной газеты «Коммунар»
(Вологодская обл., 1956); с этого времени начал выступать в печати.
В 1958 был избран секретарем РК комсомола в Грязовецком р-не Вологодской обл.;
в 1959-64 учился в Литературном институте им. М.Горького; в 1963 был принят в
СП СССР.
Как и многие писатели советского времени, рождением и воспитанием связанные с
русской деревней, с крестьянством, Белов пережил отход от «почвы» (впрочем,
недолгий и недалекий) и возвращение к ней. Этот драматичный, но неизбежный
эпизод обогатил его опыт и творчество, придал позже «почвенной» позиции Белова
большую прочность.
В даровании Белова первой заявила о себе лирическая стихия; найдя поначалу свое
выражение в поэзии, она сохраняется и в прозе Белова.
Ранние стихи и поэмы Белова несут на себе следы характерных настроений 1950-х
(период «оттепели»): душевная возбужденность в пору общественных перемен, пафос
дали, новых пространств, поиски подлинно ценного в мире и в себе, с чем связан
повышенный тонус существования, жажда движения, героики. В этом русле
развивалась массовая поэзия того времени, с которой многообразно перекликаются
стихи Белова: «Идет человек от порога, / В тревожные дали идет». Вместе с
многими лириками 1950-х молодой Белов в «святой тревоге», в борьбе, в
социальном порыве видит настоящее назначение человека, единственно достойное
содержание жизни (стих. «Россия», поэма «Комсомольское лето»). Еще в юности
Белов покинул родные места, спеша вырваться из малоподвижного уклада и
замедленного темпа сельской жизни к притягательной яркости,
ускоренно-разнообразному ритму жизни городской. Шаг этот казался радостным
шагом к свободе, к небывалым возможностям; позже в поэме «О чем поет гармонь»
Белов скажет о том: «И тогда совсем не горевал я, / Уходя из дому налегке». В
«Плотницких рассказах» герой Константин Зорин (наделенный автобиографическими
чертами) вспоминает, как он расставался со своей деревней: «...я всей душой
возненавидел все это. Поклялся не возвращаться сюда» (Сельские повести. М.,
1971. С. 255).
Но очень скоро тяга к «отцовскому краю» становится той господствующей силой,
которая определяет судьбу Белова и направление его творчества. Тема «возврата»
звучит уже в первом поэтическом сб. «Деревенька моя лесная» (Вологда, 1961).
«Слишком много дедовским местам / Мы с тобою, сердце, задолжали» — эта мысль с
той поры не оставляет Белов.
Путь сердца к родине, к «почве», к дому и земле у Белова не путь
сентиментальных воспоминаний, созерцательной ностальгии. Это путь интенсивной
художественной, языковой работы, в результате которой с 1960-х в книгах Белова
воссоздается мир северной русской деревни в ее природных, бытовых, речевых
чертах. Эпический по своему наполнению и по способам изображения, этот мир
пронизан лиризмом различных оттенков — от скорби, горечи, грусти до нежности и
мягкого юмора. В сборнике повестей и рассказов «Знойное лето» (Вологда, 1963)
картины сельских будней развертываются в том неспешном порядке, который
подчинен деревенскому календарю, чреде домашних дел, течению беседы. Реальные
подробности жизни деревни воссоздаются в общей сдержанной гамме. Стремясь к
достоверности во всем, Белов прибегает почти к документальной точности в
обрисовке характеров и нередко превращает рассказ в очерк («Тиша да Гриша»).
Наброски знакомых крестьянских типов были уже в стихотворениях «Дед»,
«Свекровь»; к углубленному осмыслению своих отношений с родной землей Белов
впервые обращается в поэме «Белая кровь», над которой писатель работал в 1961.
Не случайно отрывок из последней — «На родине» (День поэзии. 1981. М., 1981) —
лег в основу написанного впоследствии рассказа «Холмы». Переход от поэзии к
прозе у Белова естествен и по-своему неизбежен.
Большая повесть «Привычное дело» (1967) — этапное произведение в творчестве
Белова; она стала и заметным литературно-общественным событием. С ее появлением
старая тема народа, крестьянства приобрела новую этическую остроту, встали
новые вопросы о худож. разработке этой темы. Главное лицо повести, Иван
Африканович, колхозный возчик, землепашец, плотник, человек работящий,
незлобивый, по всем свойствам своим скорее сливается с крестьянской средой, чем
выделяется из нее. Белов не торопится обнаружить внутренние планы этого образа.
Повествование движется от внешнего бытового комизма первых страниц к
трогательным семейным сценам, затем к драме ухода героя из Сосновки и наконец к
последней катастрофе — смерти Катерины, жены Ивана Африкановича. Судьба героя
раскрывается автором вглубь, к ее вечным, как земля, основаниям, от которых все
получает устойчивость, ценность, красоту: дом, дети, труд, охота, отдых,
чувство, поступок и слово. Но когда нарушаются кровные связи с этими
основаниями, человек теряет бытийные опоры. Решив уйти из деревни в поисках
иной доли, Иван Африканович чувствует, как «что-то надломилось, треснуло в
сердце» (Сельские повести. С.195). И как трагические следствия роковой этой
надломленности воспринимаются смерть жены героя, смерть семейной кормилицы
коровы Рогули, блуждание Ивана Африкановича в лесу, едва не кончившееся
гибелью, хотя события эти как будто вызваны естественными причинами или просто
случайны.
Чуткость Белова к скрытому трагизму существования героев присутствовала уже в
повестях «Деревня Бердяйка» (1961), «За тремя волоками» (1965).
В более сложных ракурсах эта тема дана в «Плотницких рассказах» (1968). Для
повествователя Константина Зорина город давно стал своим; деревенское прошлое
отделено от него годами, психологической и культурной дистанцией. Взгляд героя
на деревню иногда чуть отстранен, рационалистичен, но его вопреки всему с
неодолимой силой влечет к родному дому, к старой деревенской бане,
отремонтировать которую он и приехал в отпуск. Как в очищающий поток, он
погружается в медлительное существование полузаброшенного села, сходится с
односельчанами. Он любовно живописует старого плотника Олешу Смолина,
совестливого труженика, мудрого, но вместе с тем хитровато-озорного в своих
бесконечных «россказнях». Только здесь, у себя дома, Зорин ощущает
«первобытную, какую-то ни от чего не зависящую основательность мяса и хлеба»
(Сельские повести. С. 262); для него «нет ничего лучше в мире прохладного
предбанника, где пахнет каленой сосной и горьковатым застенным зноем», пахнет
«таящим запахи июня березовым веником <...> родимой древностью» (Там же.
С.318). Но эта почвенная «первобытность» не противостоит высокой культуре:
когда Зорин принес в баню приемник и раздались звуки шубертовской песни, он
почувствовал, что «в этих естественных, удивительно отрадных звуках не было
ничего лишнего, непонятного, как в хлебе или воде; они так просто <...> слились
с окружающей, казалось бы, совсем неподходящей обстановкой» (Там же).
Белов ищет возможность гармонической цельности и находит ее в уютном мире
«малой родины», где «тихо спят теплые ельники», где от леса веет покоем,
тишиной, где так хорошо жить. Однако подобное состояние — редкость и почти
недоступно современному человеку. Оно удерживается в немногих вещах Белова —
таких, как рассказ «Бобришный угор», и лишь эпизодически возникает в
произведениях 1970-80-х.
Обращаясь к городским сюжетам, Белов обыкновенно застает героя в состояниях
дисгармоничных. Герой болезненно переживает недостаток сердечности, любви,
простоты в людях, и только неиссякшая пока вера в добро да счастливо
сложившиеся обстоятельства позволяют ему не падать духом («Воспитание по
доктору Споку», 1974). Рассказ о таком персонаже иногда сжимается у Белова до
новеллистического изложения одной коллизии, в которой нравственная острота и
психическая напряженность достигают крайней степени («Чок-Получок»).
Превосходно владея приемами этого изложения, Белов создает художественно
эффектную вещь, но окрашена она в весьма мрачные тона.
Мотив «надломленности» самих оснований крестьянской жизни намечен был еще в
«Плотницких рассказах». Рядом с Олешей возникает фигура Авенира Козонкова,
бывшего колхозного активиста, до старости не расстающегося с «руководящими»
замашками.
Трагическая эпоха коллективизации оказывается в центре внимания Белова с начала
1970-х. Писатель выходит к новому для него жанру — роману-хронике, создавая
«Кануны» (ч.1-3, 1972-84) и продолжение их — «Год великого перелома» (1989-91)
и «Час шестый» (1994-98). По ходу создания романа границы изображения
раздвигаются, одновременно суровей становятся краски, более жесткой — кисть.
Коренное крестьянство, представленное в хронике семьями Роговых и Паниных,
делается объектом экономического и политического, а затем и физического
истребления. Исполнителями этой невиданной по числу жертв, по социальным
последствиям акции становятся тоже выходцы из крестьян — «братья Сопроновы, их
подручные». За конфликтом социально-психологическим проступает другая великая
драма. Пачины, Роговы — любимые дети земли; Сопроновы — ее пасынки. Они лишены
дара любить землю, людей, родину и неизбежно впадают в ненависть, одержимы
«белоглазым бешенством». Здесь не борьба классов, политических сил, а
непримиримое столкновение «человеческих пород» — противоположных
социопсихических формаций. Та из них, которая взяла на себя миссию исторических
разрушений, олицетворяется немногими, но очень колоритными персонажами.
Изображая их, Белов иногда подступает к тем пределам реализма, за которыми
начинается область не эстетических, а физиологических реакций (эпизоды службы
Шиловского в ОГПУ).
Если в «Поднятой целине» М.А.Шолохова беспощадная ломка крестьянского уклада
представлена как выражение безусловной исторической необходимости и человеку
задана задача осознать и принять ее со всем трагизмом момента и оптимистической
перспективой, то в хронике Белова такое оправдание трагических судеб
крестьянства в эпоху коллективизации не принимается; эпическая мысль писателя
ищет смысл происходящего в христианском понимании истории. Знаменательно, что в
3-й части «Канунов» безбожник Степан Клюшин ночь напролет читает односельчанам
Апокалипсис, а Новожил толкует: «Добро станет жить, а жить некому будет, никого
христьян на земле не останется...» (Новый мир. 1987. №8. С.69). Ольховский
священник отец Ириней Сулоев говорит в романе о том, что источник всех нынешних
бед в нас самих, отрицавших веру, отрицавших «церковную суть и дух
православия». В свете этих идей движется эпос о крестьянстве в третьей части
хроники — романе «Час шестый».
Самая оптимистичная, даже праздничная книга Белова — «Лад» (1979). Мир
крестьянской общины, семьи, хозяйства, мир работ и досугов, ремесла и
художеств, обычаев и языка предстает в идеально «ладном» состоянии, в каком
помнит его история и в каком видит его писатель. Лад порождается правильной
ритмичностью всего кругооборота земной жизни.
Автор с большим тактом умеет соединить этнографическую точность с нравственной
правдой. Сама его речь — где картинно, где задушевна, где мягко иронична, но
всегда крепка, ладна, отчетлива в понятиях и оценках, всегда в ней уместно
народное слово.
Новую и непростую задачу поставил себе писатель в романе «Все впереди» (1986) —
исследовать современную русскую жизнь, «человеческую породу» в условиях
городского смешения наций, традиций, стилей, в столкновении разных
нравственно-психологических типов.
Москва — место действия романа — многосложное, противоречивое, но тоже
органичное порождение российской истории. В ней еще возможны такие здоровые,
сильные натуры, как Дмитрий Медведев, потомок боярского рода по отцу, по матери
же — крестьянский сын. Но город обрекает эти натуры на тяжкие испытания. Москва
все более подчиняется и подчиняет других противоестественному «машинному ритму
жизни», все более уподобляется Вавилону. Деградация личности здесь особенно
безобразна, в чем убеждает образ Натальи Зуевой и о чем скорбно размышляет
нарколог Иванов — человек и верящий пока в жизнеспособность добра, и
одновременно зараженный, как и большинство вокруг, скепсисом и цинизмом. Хотя
автору и «жалко Москву» в ее нынешнем состоянии, он не боится ставить
неутешительный диагноз городу (и городской цивилизации вообще): торжество
«ненасытной гордости голого рационалистического ума» умножает зло, истребляет
«уважение к великим человеческим тайнам», утверждает культ технического
прогресса, которым «заворожен обыватель». И тогда закономерен вопрос: не
призрачны ли надежды на будущее, не иллюзия ли то всегдашнее наше ощущение, что
«все впереди»? Вместе с тем роман подводит и к другой мысли: если в этих
условиях и осуществимо возрождение человечности, духовных ценностей, то лишь в
трудном, но необходимом преодолении урбанистического опыта истории.
Затронутые в романе мотивы переходят в публицистику Белова, переплетаясь с
основными темами его творчества — темами крестьянства, нравственного
самоопределения человека, сохранения природы и национальной культуры. Яркое
выражение они нашли в выступлениях Белова в качестве народного депутата СССР
(1989-92) и члена Верховного Совета (1990-91), а также в ряде статей и книг:
«Начать с личного самоограничения» (Сибирь. 1988. № 1), «Из пепла...» (Наш
современник. 1991. №4), «Внемли себе» (1993) и др. В своей «почвенной» позиции
Белов тяготеет к философским и историческим воззрениям И.А.Ильина, чьи
избранные работы он подготовил и издал с собственным предисловием (Ильин И.А.
Одинокий художник. М., 1993). С предельной откровенностью Белов говорит о своем
духовном пути: «...мучает меня, что я очень уж долгое время был... воинственным
атеистом. Мне и сейчас, конечно, далеко до полноты христианского понимания и
всепрощения, но стремлюсь к православной вере. <...> Пока наш народ не обретет
Бога в душе своей, до тех пор не вернется и наш русский лад» (Молюсь за Россию!
// Наш современник. 2002. №10. С.6.).
Перу Белова принадлежат рассказы для детей, юмористические миниатюры («Бухтины
вологодские завиральные в шести частях»), пьесы («Князь Александр Невский»,
«Над светлой водой» и др.), киноповесть «Целуются зори...».
Белов — лауреат Государственной премии СССР, Литературной премии им.
Л.Толстого, награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени.
Соч.:
С.С. в 5 т. Т.1-3. М., 1991-93;
Избранная проза: в 3 т. М., 1983-84;
Лад. М., 1982;
Раздумья на Родине. М., 1986;
Внемли себе. М., 1993;
Вологодские бухтины: Старые и перестроечные. Вологда, 1997;
Записки на ходу. М., 1999;
Повседневная жизнь Русского Севера. М., 2000;
Час шестый: Трилогия. Вологда, 2002
Лит.:
Дедков И. Страницы деревенской жизни // Новый мир. 1969. №3;
Золотусский И.П. Тепло добра М., 1970;
Турков А. Многозвучие мира: заметки о творчестве Василия Белова //
Комсомольская правда. 1972. 7 мая;
Соловьева И. Жажда гармонии // Литературная Россия. 1973. 22 июня;
Роднянская И. Встречи и поединки в типовом доме // Собеседник.
Литературно-критический ежегодник. Вып.3. М., 1982;
Селезнев Ю. Василий Белов. М., 1983;
Воронов Вл. Художественная концепция. М., 1984;
Горбачев В.В. Постижения. М., 1989;
«Кануны» Василия Белова: сб. статей. М., 1991;
Недзвецкий В.Л. Мысль семейная в прозе Василия Белова // Русская словесность
2000. №1;
Василий Иванович Белов: библиографический указатель литературы / сост.
Е.Н.Арофьева, Э.А.Волкова Вологда, 1982.
В.А.Котельников
Оглавление | Все источники