Луговской Владимир Александрович [01.07.1901-05.06.1957]
Луговской Владимир Александрович
[18.6(1.7).1901, Москва — 5.6.1957, Ялта]
— поэт.
Родился в семье учителя русской литературы; после 7 классов гимназии некоторое время учился в 1-м Московском университете, затем уехал в Смоленск и поступил в Полевой контроль Западного фронта, где заболел сыпным тифом, вернулся в Москву.
В 1919 Луговской становится курсантом Главной школы всеобуча, в 1921 окончил Военно-педагогический институт, в 1924 демобилизовался из Красной Армии. А.В.Луначарский опубликовал в журнал «Новый мир» 2 стихотворения Луговской: «Год двадцатый» и «Разведка». Второе стих, в первом сб. поэта «Сполохи» (1926) получило название «Дозор». За «Сполохами» последовали книги стихов «Мускул» (1929) и «Страдания моих друзей» (1930), в которых достаточно ясно определилась творческая индивидуальность поэта.
Как в поэзии Н.Тихонова, Н.Асеева, М.Светлова, Э.Багрицкого и других поэтов 1920-х, в первых трех сборников Луговской основным является мотив героики и романтики революции и Гражданской войны, который станет центральным и во всем его последующем творчестве. Луговской разрабатывает этот мотив в жанрах баллады или стихотворной новеллы, с присущими им сюжетной динамикой, драматизмом коллизий и волевыми ритмами. Характерным примером такой баллады является сразу ставшая знаменитой баллада «Песня о ветре» (1926) из сборника «Мускул», первоначально называвшаяся «Обреченный поезд». Образы ветра и песни станут ключевыми в поэзии Луговского «Итак, начинается песня о ветре, / О ветре, обутом в солдатские гетры, / О гетрах, идущих дорогой войны, / О войнах, которым стихи не нужны. / Идет эта песня, ногам помогая, / Качая штыки, по следам Улагая, / То чешской, то польской, то русскою речью / За Волгу, за Дон, за Урал, в Семиречье». А дальше ведется лаконичный, до предела сжатый рассказ о гибели эшелона с колчаковскими войсками, символизирующей крах всего Белого движения. Поэт постоянно изменяет ритм и темп повествования, использует в нем т.н. телеграфный стиль («Широки просторы. Лунь. Синь»), вводит солдатскую песню, написанную в фольклорном духе («Россия ты, Россия, российская страна, / Соха тебя пахала, боронила борона...» и т.д.).
Являясь с первого сборника «Сполохи» членом литературного центра конструктивистов (ЛЦК), Луговской и в «Мускуле» широко прибегает к т.н. «локальному принципу», пропагандируемому этой литературной группой. Суть этого принципа сводилась к использованию таких компактных метафорических образов, в которых одна из составных частей должна обязательно соответствовать основной теме и смыслу произведения. В «Песне о ветре» это «ветер, обутый в солдатские гетры», выражение «месяц коми ссарит, обходя посты» и др.
Поэзии Луговского с самого начала свойственна внутренняя двойственность, которая со временем приобретала все более драматический и даже трагедийный характер. В поэте и его героях постоянно борются рефлексирующий интеллигент и волевой солдат революции, чувство и долг, личные привязанности и суровые требования эпохи. Эти противоборствующие начала образуют в поэзии Луговской две взаимодействующие линии: лирическую, связанную с интимно-личными переживаниями, с любовью к женщине и восприятием природы, и эпическую, действенно-волевую, определяемую поступью времени. Книги стихов и поэм Луговского, в которых развертываются эти линии, придают его творчеству индивидуальный ритм, основанный на чередовании свободных проявлений лирических чувств и переживаний с волевыми усилиями, направленными на обуздание интимно-лирической стихии. Так, на смену «Сполохам» и воспеваемой в них стихийности, эпико-исторической и лирической, приходит сб. с выразительным названием «Мускул», в котором первенство отдано «сухой человеческой воле», приобретающей порой обезличенный характер, как у Н.Тихонова в «Балладе о гвоздях» и в «Балладе о синем пакете».
В стихотворении «Утро республик» (1927) Луговской устами героя провозглашает: «Хочу позабыть свое имя и званье, / На номер, на литер, на кличку сменять». Это очень похоже на реализацию утопии пролетарского поэта А.Гастева, который еще в 1919 в статье «О тенденциях пролетарской культуры» писал о том, что в будущем «машинизирование не только жестов, не только рабоче-производственных методов, но и машинизирование обыденно-бытового мышления, соединение с крайним объективизмом, поразительно нормализует психологию пролетариата» и сообщит ей «поразительную анонимность, позволяющую квалифицировать отдельную пролетарскую единицу как А, Б, С или как 325, 075 и 0 и т.п. <...> В дальнейшем эта тенденция незаметно создает невозможность индивидуального мышления, претворяясь в объективную психологию целого класса с системами психологических включений, выключений, замыканий» (Пролетарская культура. 1919. №9-10. С.44).
Полемизируя с этой и подобными ей утопиями, Е.Замятин в антиутопии «Мы» (1920), героями которой являются Д-503, 1-330 и 0-90, показал, к каким страшным последствиям может привести идея «механизированного коллективизма», а действительность времен сталинского казарменного социализма не преминула подтвердить опасения писателя. Луговской вряд ли знал утопию А.Гастева и антиутопию Е.Замятина. Поэт стремился передать настроение общего дела — строительство республики, невиданный пафос этого строительства, который поглощал индивидуальную жизнь каждого из тех, кто принимал участие в этом строительстве. Автор стих. «Утро республик» ограничился лишь декларацией безымянности и безликости, в дальнейшем он нашел в себе силы присоединиться к другой идее, свойственной лучшим произведениям советской литературы: идее значимости человеческой личности, ее индивидуальных качеств, которая у Луговского получит наиболее полное и глубокое раскрытие в его вершинных произведениях: книге поэм «Середина века», в книгах лирики «Солнцеворот» и «Синяя весна».
А на пути к вершинам поэт стремился расширить эпико-историческую линию своего творчества в книгах стихов «Большевикам пустыни и весны» (1930-53, первые 2 книги из четырех вышли в начале 1930-х) и «Европа» (1932). Вместе с тем в книге поэм «Жизнь» (1933) и книгах стихов «Страдания моих друзей» (1930), «Каспийское море» (1936), «Новые стихи» (1941) Луговской углубляет линию интимно-личную и философскую. В книгах «Большевикам пустыни и весны» и «Европа», написанных в очерково-публицистическом стиле, Луговской приобщается к важной для его творчества теме «Восток и Запад» (так он назвал сб. стихов, вышедший в 1932), которая позднее получит свое углубление и расширение в его вершинных произведениях. Лирическими и философскими подступами к «Середине века», «Солнцевороту» и «Синей весне» можно считать 5 поэм («Красные чашки», «Комиссар», «Мельник», «Сапоги» и «Акрополь») из книги поэм «Жизнь», книги стихов «Каспийское море», «Новые стихи», в которых Луговской полнее и глубже, чем раньше, раскрыл свои интимно-личные переживания и философско-исторические размышления. В итоговую для довоенного творчества Луговского книгу «Новые стихи» вошла и песня-баллада «Курсантская венгерка» (1939), развивающая тему героики и романтики Гражданской войны.
Для понимания особенностей пути Луговской многое дают его размышления о трагическом в жизни и в искусстве, высказанные им в речи на I съезде советских писателей в 1934. Восприятию Луговского был близок трагизм героический, связанный с революцией и Гражданской войной, изображенный в драмах «Командарм-2» И.Сельвинского и «Оптимистическая трагедия» В.Вишневского. Героический трагизм в его лирическом выражении поэт противопоставлял трагизму всего старого мира, в котором темный рок одерживал победу над одинокими богоборцами и искателями истины; с наступлением революционной эпохи и рождением нового мира приходят, по мнению Луговского, «сумерки трагедии», «страшный мир, мир трагедий» начинает гибнуть. «Я думаю,— говорил он,— что сумеркам трагедии мы противопоставляем мощный поток лирического ощущения мира. <...> Бесчисленным трагическим коллизиям мы противопоставляем бесчисленные проявления воли, ума, знания и мужества освобожденного человека» (СС. Т.3. С.362-363). Основным средством преодоления и изживания трагизма у Луговского становилась лирика, но не лирика интимная, которую поэт стремился обуздать и укротить (особенно в книге стихов «Мускул»), а лирика «большого стиля», соединяющая и концентрирующая в себе «боевое и личное», интимное и общественное, бытовое и бытийное, волю и философскую рефлексию. Образцами такой лирики Луговской считал многие вещи Маяковского, особенно «Во весь голос», «Последнюю ночь» Э.Багрицкого, находил ее приметы в «Лейтенанте Шмидте» Б.Пастернака и в «Поисках героя» Н.Тихонова.
У самого Луговского такая лирика, выражающая «единый поток лирико-философского ощущения мира» (Там же. С. 363), представлена в книгах «Каспийское море» и «Новые стихи», она должна была стать основой того «видения мира в людях — строителях, творцах и героях» (Там же. С.362), которое позднее реализуется в книге поэм «Середина века» (1942-57), «Солнцевороте» (1956) и «Синей весне» (1957, опубл. 1958).
В начале Великой Отечественной войны поэт пережил духовный кризис. Луговской был направлен в распоряжение Северо-Западного фронта, где тяжело заболел; в октябре 1941 был эвакуирован в Ташкент, откуда вернулся в Москву в 1943. Болезнь Луговского, по свидетельству К.Симонова (см.: Левин Л.— С.168-169, 298-299), была не только физической, но и моральной; поэт, зарекомендовавший себя певцом воли и мужества, мучительно переживал, что в годы великой войны он оказался не на фронте, а в тылу. Вспоминая о встрече с Луговским в Ташкенте, Симонов писал: «Мне думается (думается уже сейчас, тогда, в 1943 году, я об этом не думал), что труд, над которым он запоем сидел тогда, труд над "Серединой века", был необыкновенно важен для него. Это была не только творческая необходимость, но и жизненная, это было для него оправданием своего существования на земле там, вдали от фронта, в эвакуации. Я думаю, что именно эти поэмы, то, что он писал их тогда, именно это не дало ему тогда до конца сломаться, именно это, в конце концов, вывело его обратно в большую жизнь, к большому последнему, предсмертному взлету» (Левин Л.- С.299).
В годы хрущевской «оттепели» Луговской вместе с другими поэтами старших поколений пережил свою вторую молодость, которая позволила ему написать книги стихов «Солнцеворот», «Синяя весна» и завершить монументальную книгу лирико-драматических поэм «Середина века». Сам Луговской дал выразительную характеристику этим своим произведениям в «Автобиографии», завершенной незадолго до смерти (СС. Т.3. С.509-510). Во вступлении к «Середине века» он так сказал о себе и о своем времени: «Я был участником событий мощных / В истории людей. <...> Как единична жизнь! В мозгу людей / Миры летят и государства гибнут. / В ночном раздумье человека ходят / Народы по намеченным путям. / И все же ты лишь капля в океане / Истории народа. Но она — / В тебе. Ты — в ней. Ты за нее в ответе. / За все в ответе — за победы, славу, / За муки и ошибки. И за тех, / Кто вел тебя. За герб, и гимн, и знамя. <...>
Увы, я не пророк. / Я лишь поэт, который славит время, / Живое, уплотненное до взрыва, / Великое для жизни всей земли».
Соч.:
Избранные произведения: в 2 т. М., 1956;
Стихотворения и поэмы / вступ. статья и сост. В.Огнева; подгот. текста и прим. Н.Банк. М.; Л., 1966. (Б-ка поэта. Б. серия);
СС: в 3 т. М., 1986-89.
Лит.:
Турков А. Владимир Луговской. М., 1958;
Луконин М. Владимир Луговской // Луконин М. Товарищ поэзия. М., 1963;
Мориц Ю.А. «Мир малого покоя» и «великая тревога революции»: О некоторых особенностях выражения характера в лирике В.Луговского 20-х годов // Научные труды Ташкентского университета им. В.И.Ленина. Новая серия. Вып. 280. Ташкент, 1965;
Гусев В. В середине века: О лирической поэзии 50-х годов. М., 1967;
Бройтман С.Н. К вопросу о центральной проблеме книги В.Луговского «Середина века» // Русская литература. 1968. №2;
Левин Л. Владимир Луговской: Книга о поэте. 2-е изд., доп. М., 1972;
Михайлов Ал. Автобиография века // Михайлов Ал. Ритмы времени. М., 1973;
Соловей Э. Поэтический мир В.Луговского: Очерк творчества. М., 1977;
Страницы воспоминаний о Луговском: сб. 2-е изд., доп. М., 1981.
М.Ф.Пьяных
Оглавление | Все источники