Кутилов Аркадий Павлович [30.05.1940-__.06.1985] {ум.6.1985г.}
Кутилов Аркадий (настоящее имя Адий) Павлович
[30.5.1940, д. Рысьи Иркутской обл.— лето 1985, Омск, точное место захоронения
неизвестно]
— поэт, прозаик.
В основе фамилии писателя лежат древнерусские прозвища «кутила», «кутько»,
связанные с глаголом «кутить», который в применении к человеку означал
«мотыжничать, пьянствовать, жить очертя голову, отчаянно проказить, пить,
буянить» (Грушко Е.А., Медведев Ю.М. Словарь фамилий. Нижний Новгород, 1997.
С.455). «Кутила» в словаре Даля означает «отчаянный пьяница, буян, развратник».
Для К. это стало своеобразным приговором, так как мотив мятежа, хаоса и разгула
прошел через всю его жизнь, оставляя от нее одно пепелище. Родители назвали
своего младшего сына редким именем Адий, но Кутилов позже выбрал для
творческого псевдонима схожее имя Аркадий. Иркутский период жизни семьи был
недолгим. Вскоре после войны мать Кутилова, похоронив мужа, вернулась с двумя
сыновьями на свою родину в село Бражниково Колосовского р-на Омской обл., где и
прошли детство и юность Кутилова.
По своему собственному признанию, писать стихи Кутилов начал «поздно», лет с
17. До того момента начинающий поэт всерьез увлекался живописью. Начинал
Кутилов с «таежной лирики». В ней главенствуют яркие и запоминающиеся образы
«первовпечатлений» (недаром название «Первоцвет» встречается у Кутилова в
ранних рукописных сб.): «Над рекой стоят, как свечки, / две сосны и десять
пихт... / Отраженье в синей речке / передразнивает их» («Двенадцать»);
«рубиновыми гроздьями боярка / кричит из голубого сосняка» («Боярка»). Здесь
«одушевленное и неодушевленное причудливо и гармонично сочетаются»
(Великосельский Г.— С.7): «Имена, как цветы на полянке ... / В темных чащах —
таинственный фет, / на озерах — кувшинки-бианки. <...> Иван-чай, паустовский да
мак / Подорожник, ромашка да Пришвин» («Книга Жизни — мой цвет-первоцвет!»).
В ранней лирике так же выделяется охотничья тема, правда, целиком рожденная
воображением автора и навеянная рассказами односельчан («Освистали рябчики
весной / громовой дебют моей двустволки»), к тому же призывающая «не убий!»:
«Ружье отгремело, / остыли стволы... / Подранок нелепо / рисует углы...» («И
тихонько сижу...»)
В начале 1960-х Кутилов проходил армейскую службу в Смоленске и вошел там в
литературный круг: сблизился с местным литературным объединением, участвовал в
семинаре молодых писателей, заслужил высокую оценку А.Т.Твардовского. Кутилов
сделался чрезвычайно популярным в литературных и читательских кругах города,
его стихи охотно печатали областные и армейские газеты; он стал автором гимна
Смоленска. Будущее совсем еще молодого стихотворца обещало сложиться весьма
куда более благополучно, но происходит событие, перевернувшее всю его
последующую жизнь. Кутилов и еще пятеро солдат отравляются антифризом, в живых
остается он один. Его демобилизуют из армии в тяжелом депрессивном состоянии.
Он возвращается в родную деревню, но уже совершенно другим человеком — с
неизбывным чувством вины за то, что остался в живых. Твардовский пытался
разыскать «удивительно талантливого солдатика», но в воинской части его
известили о смерти Кутилов.
После тяжелой душевной травмы, продолжавшейся около года («потеряв интерес ко
всему, я жил в деревне, считая, что жизнь прошла мимо; самое яркое событие того
времени — это момент, когда я впервые серьезно оценил водку» — из
автобиографических набросков), Кутилов с головой ушел в творчество.
В 1965 стихи Кутилов впервые появились в омской печати в газете «Молодой
сибиряк». Вскоре на смену «таежной» лирике приходит любовная. Для нее поэтом
найдены собственные интонации — простодушные, родные и пронзительно-ласковые:
«Кем-то в жизнь ты неласково брошена.../ Безотцовщиной звали в селе.../ Откопал
я тебя, как картошину, / в чуть прохладной сибирской земле. / Я впустил тебя в
душу погреться, / но любовь залетела вослед... / И теперь на тебя насмотреться
/ не смогу и за тысячу лет» («Ты»). В дальнейшем эта тема зазвучит жестко и
нервно, поражая тембральностью охвата: «Июль прошел, и в самом деле / Мы стали
сами не свои.../ Отгрохотали, отгудели, / Отвыли наши соловьи» («В объятье снов
— пустых и страшных»), «А в заливе души все куда-то плывет, / все куда-то
плывет недобитая утка» («Подранок»). Именно тогда о поэте заговорили всерьез:
прочили блестящее будущее, многократно переписанные стихи, как свидетельствует
Г.Великосельский, начали ходить по рукам едва ли не по всей Сибири.
После смерти матери в 1967 Кутилов с молодой женой и сыном уезжает на родину
своего отца в Иркутскую обл., где когда-то он родился. В течение года Кутилов
работает в одной из районных газет, много ездит, изучает быт и нравы таежной
деревни. Здесь его «таежная лирика» обогащается новыми красками. Кутилов
начинает писать прозу. Впервые появляются наброски цикла «Рассказы колхозника
Бараба-нова» и его первый рассказ «Как выбирали председателя». Рассказ написан
практически с "натуры" — Кутилов пришлось провести не один день в Омской
психиатрической больнице. «Рассказ "Как выбирали председателя" о выборах совета
самоуправления из состава пациентов психбольницы звучал тогда очень забавно, а
потом все оказалось похожим на заседания Думы. Впрочем, существование советов
самоуправления в столь специфических здравницах — отнюдь не выдумка Кутилова»,—
вспоминал врач-психиатр А.Дерюшев (Дерюшев Д.— С.6).
Некоторое время он ведет кочевой образ жизни сельского журналиста, работает в
целом ряде районных газетах, нигде подолгу не задерживаясь.
В конце 1960-х, расставшись с семьей, потеряв дом, работу, брата, Кутилов
перебирается в Омск, где начался период бродяжничества, который длился 17 лет и
закончился трагической гибелью. Омские газеты перестают печатать его
произведения. Стихи Кутилова объявляют антисоветскими: «Один на льдине, / злой,
небритый, / совсем раздетый / и босой.../ Пред ним / разбитое корыто — /
Судьба, / разбитая грозой... / Он жил да был / в порту Динь-Дине, / любимый
всеми — / и никем... / И вот — один, / один на льдине, / комично-страшный /
манекен. / Один на льдине, / Безоружный, / лишь матерком / заряжен рот... /
Один на льдине, / всем не нужный.../ и смерть / такого не берет...» («Один на
льдине»).
«Таежную» и «любовную» лирику вытесняет новая поэзия, с сатирическими,
беспощадно-разоблачительными интонациями: «Жует, сопит и топчется, / сморкается
в кулак... / Толпа — еще не общество, / хоть над толпою флаг». В стихах этого
периода К. обращается к осмыслению социальной психологии тоталитарного общества
на историческом примере «сталинской» эпохи: «— Яма хорошая./ Только / на дно /
набежала лужина... / — Товарищ майор, / но ведь это / не наша вина — /
апрелева!.. / — Ну, хорошо... / Давайте ужинать, / да надо / людей
расстреливать...» («Россия, год 37»).
Вскоре Кутилова стали привлекать к ответственности за бродяжничество,
подвергать арестам. Но именно в эти годы Кутилов творил «запойно», почти
круглосуточно, им были созданы тысячи стихов: «Край подушки слезами захлюстан,
/ в злобе тягостной щерится рот, / на душе по-осеннему пусто, / только сивер
танцует фокстрот... / Но! — слезятся барачные стены!.. / Но! — сугробы страдают
от ран!.. / Ручейки, будто вскрытые вены / голубых чистокровных дворян. / Но! —
свистит на заборе пичужка!.. / Но! — сосульки звенят допоздна!.. / У конвойного
— / морда в веснушках... / Значит, там, / на свободе, / весна!» («Плен»).
Период 1971-73 — творческий пик Кутилова. В «нервных узлах» поэзии Кутилова
сталкиваются по-газетному злободневные и «вечные» темы: искусство и мещанство,
экология и философия, история и музыка, политика и физика («Дураки», «XX век»,
«Гойя», «1812», «Пять уроков» и др.): «СБЕГАЙЯ с кистей на рогожу, / кармин,
ОЖИВАЙЯ, увети!.. / О муза, о страстная, боже / ПОДАЙЯ мне силы в пути!..»
(«Гойя»). Ни в одной из них поэт не поступается искренностью своей позиции
(«Всем идолам души моей амнистия! / Шуруйте, держиморды, на покой!.. / Фонарик
моего свободомыслия / включился достоев-скою рукой»), которая не вписывается ни
в какие общественные и официальные регламенты, публицистична и лирична
одновременно: «Прямой, как шпага, Гамлет белокурый / в толпу себя вонзил по
рукоять» («Блеснул прожектор... Женщины, как куры...»). Именно в этот период
появляется первая запись в его записной книжке, многие из которых были
впоследствии утеряны. Сохранились и фрагментарно опубликованы записи, сделанные
Кутиловым с 1972 по 1985.
В 1972 Кутилов пишет: «Мне трудно быть искренним даже наедине с собой. Где-то
между юностью и зрелостью, начитавшись остроумных книг, насмотревшись
современных фильмов, где диалог идет всегда под высоким напряжением, где-то в
той поре, когда надо выбрать между жизнью и существованием, я добровольно взял
на себя крест вечно остроумного человека. Ирония — привилегия сильных людей, но
трудно быть ироничным постоянно».
В этот «золотой» период созданы поэмы «Вечная тема» и «Встречный». В последней
поэт зло иронизирует над кампаниями социалистической эпохи (комсомольские
стройки), выявляя их страшную изнанку: «Тоске душевной нет причины, / взвивай
знамена и костры!.. / Вас ждут таежные пучины! / Вас ждут почти антимиры! <...>
А на другом унылом бреге / трудились "зэки", "зэки", "зэки"...» Понятно, почему
редкие публикации стихов Кутилов становятся возможны только под псевдонимами.
Особенностью этого периода является большое количество конфискованных властями,
утраченных произведений.
Стихи Кутилов приобретают особенную выразительность («Пьяная эпоха / совесть
позабыла, / мнит себя в граните, / в треске кумача. / Монумент с секирой, /
монумент с кобылой, / монумент в шинели / с чертова плеча» — «Монументы»), а
поведение вызывающим. Он устраивает эпатажные «выставки» рисунков и картин на
тротуарах в центре Омска, исписывает своими стихами паспорт, а в конце 1970-х,
в самый пик брежневской эпохи, выходит на центральную улицу, повесив на грудь
портрет генсека, вставленный в сидение для унитаза.
Наряду со стихами Кутилова писал и прозу, но многие прозаические произведения
утрачены. Сохранился прозаический цикл «Рассказы колхозника Барабанова»
(1969-70; впервые частично опубликован в 1997 в альм. «Иртыш»), его герой —
фронтовик, инвалид на протезах — делится своим жизненным опытом («Про окопы»,
«Как ловить тайменя»). Барабанов, получив имя Аввакум, вновь появляется в
написанной Кутиловым в 1971 в заключении повести «Соринка», как и автор, в роли
зэка (за ворованные тюльпаны). Здесь герой проходит нравственные испытания
тюремным бытом. В следующем цикле рассказов Барабанов превращается в бомжа.
За несколько месяцев до гибели Кутилов власти стали откровенно угрожать поэту
расправой. Последняя запись в его книжке выглядит так: «Всю зиму я существовал
в психобольнице на правах "сына полка". <...> Смычком любви я играю на гуслях
прохладный вальс "Устал я жить". <...> Предстоящий всем нам Страшный суд — это
не более чем расширенный открытый военно-полевой трибунал». Летом 1985 труп
Кутилов был обнаружен в одном из центральных скверов Омска. Смерть наступила в
результате невыясненных обстоятельств.
Спустя 5 лет после смерти поэта в Омском книжном издательстве вышел его первый
сборник стихов «Провинциальная пристань». Благодаря усилиям омского журналиста,
близкого друга Кутилова и хранителя его архивов (около тысячи названий)
Г.Великосельского в 1998 в Омске вышла вторая посмертная книга Кутилов «Скелет
звезды», куда вошли частично стихи, поэмы, проза, а также рисунки Кутилова.
В 2000 в Красноярске вышла книга стихотворений Кутилов в серии «Поэты
свинцового века» под редакцией Р.Солнцева.
Соч.:
Провинциальная пристань. Омск, 1990;
Скелеты звезды: Стихи. Поэмы. Проза. Иллюстрации автора. Омск, 1998;
Стихи. Красноярск, 2000.
Лит.:
Великосельский Г. Опознан, но не востребован... // Кутилов А.П. Скелеты звезды.
Омск, 1998. С.3-18;
Пуханов В. Аркадий Кутилов сквозь призму театра // Омская газета. 2003. 15
июля. С.3-4;
Дерюшев А. Памяти А. Кутилова // Омская газета. 2003. 9 апр. С.6-7;
Стал город Омск — сплошная рана // Литературная Россия. 2003. 17февр. С.9.
А.О.Саар
Оглавление | Все источники