Кириенко-Волошин Максимилиан Александрович [28.05.1877-11.08.1932]
Волошин (настоящая фамилия Кириенко-Волошин) Максимилиан Александрович
[16(28).5.1877, Киев - 11.8.1932, Коктебель]
— поэт.
Отец — Александр Максимович Кириенко-Волошин, служил юристом в чине коллежского
советника. Мать — Елена Оттобальдовна, урожденная Глазер. «Кириенко-Волошины —
казаки из Запорожья. По материнской линии — немцы, обрусевшие с XVIII века»,—
указывал Волошин («Автобиография», 1925. РО ИРЛИ). При более глубоком
проникновении в свою родословную он называл себя «продуктом смешанных кровей
(немецкой, русской, итало-греческой)» (Воспоминания... С.40). Отца не помнил:
после размолвки с женой тот умер в 1881. С матерью же до конца ее жизни Волошин
поддерживал не только сыновние, но и творческие отношения. Занимаясь в детстве
с гувернером, Волошин заучивал латинские стихи, слушал его рассказы по истории
религии, писал сочинения на сложные литературные темы. Обучался затем в
гимназиях Москвы и Феодосии. Переезд в Коктебель в 1893, где мать купила
дешевый по тому времени участок земли, во многом предопределил творческую
судьбу начинающего поэта (его первые стихотворные опыты — 1890, первая
публикация — в сб. «Памяти В.К.Виноградова» (Феодосия, 1895). Сразу же запали в
душу Макса (так называли Волошина родные и близкие) «историческая насыщенность
Киммерии и строгий пейзаж Коктебеля» («Автобиография», 1925).
По семейной традиции в 1897 Волошин поступил на юридический факультет
Московского университета, хотя мечтал об историко-филологическом. Учеба не раз
прерывалась.
В февр. 1899 Волошин был исключен из университета на год за участие в
«студенческих беспорядках» и выслан в Феодосию. После восстановления
окончательно бросил университет и отдался самообразованию с чувством: «Ни
гимназии, ни университету я не обязан ни единым знанием, ни единой мыслью»
(«Автобиография», 1925). Зато плодотворным для духовного формирования Волошина
оказалось знакомство с европейскими странами, где он из-за скудных средств
передвигался пешком, ночевал в ночлежных домах (Италия, Швейцария, Германия,
Франция, Греция, особо полюбившаяся ему Андорра). Не менее важным стало
полуторамесячное пребывание в Средней Азии после исключения из университета
(1899-1900). «1900 год, стык двух столетий, был годом моего духовного рождения.
Я ходил с караванами по пустыне. Здесь настигли меня Ницше и "Три разговора"
Вл(адимира) Соловьева. Они дали мне возможность взглянуть на всю европейскую
культуру ретроспективно — с высоты азийских плоскогорий произвести переоценку
культурных ценностей... Здесь же создалось решение на много лет уйти на Запад,
пройти сквозь латинскую дисциплину формы» (Воспоминания... С. 30, 37).
С 1901 Волошин обосновывается в Париже. Его задача — «учиться: художественной
форме — у Франции, чувству красок — у Парижа, логике — у готических соборов...
В эти годы — я только впитывающая губка, я весь — глаза, весь — уши»
(«Автобиография», 1925). После «годов странствий» (так определил семилетие
1898-1905 сам Волошин) начинаются «годы блуждания» (1905-12): увлечение
буддизмом, католичеством, оккультизмом, масонством, антропософией Р.Штейнера.
Оказавшись в янв. 1905 в Петербурге, Волошин стал свидетелем Кровавого
воскресенья, но революция, по его признанию, прошла мимо него, хотя поэт
предвосхитил тогда грядущую смуту в России («Ангел мщения», 1906, с финальными
строками: «Кто раз испил хмельной отравы гнева, / Тот станет палачом иль
жертвой палача»).
Попеременно живя в Париже, Петербурге, Москве, Волошин активно участвует в
литературной деятельности России. Выходит первая книга его стихов
(«Стихотворения», 1910), он сотрудничает в журнале символистов «Весы» и
акмеистов «Аполлон». Не обходится и без скандалов: из-за тяги к розыгрышам
Волошин происходит мистификация с Черубиной де Габриак, приведшая к его
известной дуэли с Н.Гумилевым (1909). Лекция и брошюра «О Репине» (1913), где
Волошин восстал против натуралистической тенденции в искусстве, обернулись для
него «российским остракизмом» — отлучением от публикаций.
Летом 1914, увлеченный идеями антропософии, Волошин приезжает в Дорнах
(Швейцария), где вместе с единомышленниками приступает к постройке «Гетеанума»
— храма святого Иоанна, символа братства народов и религий. На разразившуюся
мировую войну Волошин тотчас откликнулся и стихами (книга «Anno mundi
ardentis», 1915), и прямыми высказываниями. «Это война не освободительная,—
писал он матери.— Это все выдумано, чтобы сделать ее популярной. Просто
несколько осьминогов (промышленности) силятся попирать друг друга» (цит. по:
Куприянов И.— С.161). Он даже отправил письмо военному министру, где заявил об
отказе служить в царской армии. По свидетельству близких, «он соглашался быть
расстрелянным, чем убивать» (Там же. С.175). Углубившись в основы русского
национального самосознания, завершив книгу о В.Сурикове (полностью
опубликованная в 1985), в 1917 Волошин окончательно оседает в Коктебеле. Если
Февральская революция была воспринята им «без особого энтузиазма», а после
окончательного разуверения в ней Октябрьский переворот как историческая
неизбежность, то братоубийственная Гражданская война не могла найти оправдания
в его сердце. Но и не поколебала его нравственных устоев: «Ни война, ни
революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали: я их ожидал давно и в
формах еще более жестоких... 19-й толкнул меня к общественной деятельности в
единственной форме, возможной при моем отрицательном отношении ко всякой
политике и ко всякой государственности...— к борьбе с террором, независимо от
его окраски» («Автобиография», 1925). Волошин занимает позицию «над схваткой»,
спасая в своем доме в Коктебеле и красных, и белых.
В 1920-30 в литературные баталии не вступал. Умер в возрасте 54 лет. Похоронен
на холме Кучук-Енишар близ Коктебеля.
В 1925 Волошин указал, как должно быть сформировано издание его стихотворных
произведений, и тем самым, обозначил этапы своего творческого развития.
Предполагались книги: «Годы странствий» (1900-10); «Selva oscura» (итал.
«Темный лес» — из первых строк «Божественной комедии» Данте... Г.Ф.) (1910-14);
«Неопалимая купина» (1914-24); «Путями Каина» (1915-26, как итог).
Свой духовный путь до революции Волошин охарактеризовал в неопубликованном
предисловии к книге избранных стихов «Иверни» (1918): «Лирическое средоточие
этой книги — странствие. Человек — странник: по земле, по звездам, по
вселенным. Вначале странник отдается чисто импрессионистическим впечатлениям
внешнего мира («Странствия», «Париж»; здесь и далее — названия разделов книги.—
Г.Ф.), переходит потом к более глубокому и горькому чувству матери-земли
(«Киммерия»), проходит сквозь испытание стихией воды («Любовь», «Облики»),
познает огонь внутреннего мира («Блуждания») и пожары мира внешнего
(«Армагеддон»), и этот путь завершается «Двойным венком», висящим в межзвездном
эфире. Таков психологический чертеж этого пути, проходящего сквозь испытания
стихиями: землей, водой, огнем и воздухом» (Стихотворения и поэмы. Т.1. С.390).
Поэт менялся. Но главное свойство его как художника исходило из постоянной
природной общительности и страстного темперамента при обостренном чувстве
одиночества; из стремления войти в глубину явления, стать в нем своим — и при
этом сохранить себя. Вне зависимости от ситуации одному из современников
(А.Белому) он напомнит парижанина-интеллигента (Воспоминания... С.140), а
другому (И.Эренбургу) — русского кучера (Воспоминания... С. 339). В Париже
Волошин познакомится с А.Франсом, Р.Ролланом, П.Пикассо и будет слоняться по
рынкам и кабаре. Так он создает парижский цикл о красоте будничности: «В дождь
Париж расцветает, / Точно серая роза...» («Дождь», 1904). В парижских переулках
он различит «перламутровую просинь между бронзовых листов», «и пятна ржавые
сбежавшей позолоты, / И небо серое, и веток переплеты — / Чернильно-синие, как
нити темных вен». Это не символизм, с которым раннего Волошина всегда
связывали. Да, он знал всех лидеров этого течения, посвящал им стихи (А.Белому,
Ю.Балтрушайтису, В.Брюсову, К.Бальмонту), но оказался ближе французскому
импрессионизму (в живописи — К.Моне, в поэзии — П.Вердену). «Говорящий глаз»,—
точно сказал о нем Вячеслав Иванов. Увлеченный мистическими теориями, В. даже
их воплощал реально. «Реализм — это вечный корень искусства, который берет свои
соки из жирного чернозема жизни...» — так писал он в «Ликах времени».
С 1906 начал складываться волошинский цикл «Киммерийские сумерки», продолженный
затем другим — «Киммерийская весна» (1906-09; 1910-19). Вглядываясь в
таврийский ландшафт, Волошин чувствовал, что история «бродит здесь тенями
аргонавтов и Одиссея... она в этих размытых дождями холмах... она в разрытых
могильниках безымянных племен и народов... она в этих заливах, где никогда не
переводилась торговая суетня и неистребимо из века в век уже третье тысячелетие
цветет жгучая человеческая плесень» (цит. по: Куприянов И.— С.140).
Исторический пейзаж — вот что открыл тогда Волошин для нашей поэзии и
теоретически обосновал в статьях. Суть не в том, что в стихотворении «Гроза»
оживают мифологические образы из «Слова о полку Игореве», а в другом:
ступенчатый венец гор напоминает о священном лесе Древней Греции («Здесь был
священный лес. Божественный гонец...», 1907) — в самом характере личного
переживания слышится голос вечности, воплощенной конкретно, чувственно: «Чей
согнутый хребет порос, как шерстью, чобром? / Кто этих мест жилец: чудовище?
титан? / Здесь душно в тесноте... А там — простор, свобода, / Там дышит тяжело
усталый Океан / И веет запахом гниющих трав и йода» («Старинным золотом и
желчью напитал...», 1907). Об этом М.Цветаева сказала так: «Творчество Волошина
— плотное, весомое, почти что творчество самой материи, с силами, не
снисходящими свыше, а подаваемые той — мало насквозь прогретой,— сожженной,
сухой, как кремень, землей, по которой он так много ходил...» (Воспоминания...
С.200-201). Вроде бы первобытный Восток и изощренный Запад нашли общий язык на
Киммерийской земле.
Но в нояб. 1914 в Дорнахе под пером Волошина рождаются зловещие строки: «Ангел
непогоды пролил огнь и гром, / Напоив народы тягостным вином...» В ходе
революционных потрясений в России, свидетелем которых Волошин был в Коктебеле,
он заявил, что «молитва поэта во время гражданской войны может быть только за
тех и за других: когда дети единой матери убивают друг друга, надо быть с
матерью, а не с одним из братьев». Родина-мать и становится главным образом в
поэзии Волошина революционных лет. Точнее, не «родина-мать» в некрасовском
воплощении, а российская Богоматерь. Свирепая, неприкаянная Русь возникает в
его стихах — Русь безвременья, где вихри гуляют по ратному полю, зловеще
мерцают болотные огни и из земной утробы выходит тело царевича Дмитрия
(«Дметриус-император»). Неистовый Аввакум живьем сгорает в срубе, гибелью своей
утверждая истинную веру (поэма «Протопоп Аввакум», 1918). Гуляет по Руси
Стенька Разин, верша жестокие суды над угнетателями и справляя кровавые
празднования («Стенькин суд», 1917). Теснят друг друга типажи современности:
«Красногвардеец», «Матрос», «Большевик», «Буржуй», «Спекулянт» (цикл «Личины»).
И над этими сценами древних лет и современности возвышается лик Богоматери,
свет животворной любви и очищения: «Тайна тайн непостижимая. / Глубь глубин
необозримая, / Высота невос-ходимая, / Радость радости земной, / Торжество
непобедимое. / Ангельски дароносимая / Над родимою землей, / Купина Неопалимая»
(«Хвала Богоматери», 1919). Образ Неопалимой Купины не раз встречается в стихах
Волошина тех лет. По библейской легенде, это — горящий куст терновника, который
не сгорает и олицетворяет бессмертие духа. Такова, по Волошину, и Россия,
охваченная революционным пламенем: «Мы погибаем, не умирая, / Дух обнажаем
дотла...» («Неопалимая Купина», 1919). Даже в эти годы вера в возрождение
России у поэта оставалась.
Иным пафосом преисполнена книга «Путями Каина», создававшаяся параллельно с
книгой «Неопалимая Купина». «Это — не столько стихи, сколько философский
трактат в слегка повышенной ритмом прозе» (Райе Э. Максимилиан Волошин и его
время // Стихотворения и поэмы. Т.1. С.XCI). Подзаголовок: «Трагедия
материальной культуры». Поэт прослеживает весь тревожный путь человечества: от
первого противостояния Богу («Мятеж»), от первой искры цивилизации —
использования огня («Огонь»), от первых религиозных исканий («Магия»), от
первых внутренних раздоров, начавшихся с убийства Каином брата («Кулак»), через
достижения средневековой и буржуазной мысли («Порох», «Пар», «Машина»),
завершившихся тем, что «машина победила человека», а «свист, грохот, лязг,
движенье превратили Царя вселенной в смазчика колес», через враждебное
наступление новой государственности на личность («Бунтовщик», «Война»,
«Государство», «Левиафан»). Завершается этот путь у поэта прозрением будущего —
где не Господь свершает Страшный суд надо всеми, а где «каждый... сам себя
судил» («Суд»). Именно в этом — во вступлении на путь индивидуального
совершенствования, а не рационального познания окружающего мира (ведь «Разум
есть творчество навыворот»), не материально-технического благоустройства и
социальных революций, а на органическое сращение человека с первозданным
Космосом («мир познанный есть искаженье мира», зато «наш дух — междупланетная
ракета») осуществляется призыв первого же стихотворения книги: «Пересоздай
себя!» — единственный выход из общемирового кризиса.
Мерилом искусства для Волошин всегда был человек. «Живое о живом» — так назвала
статью о нем М.Цветаева. И сам Волошин в статьях, сосредоточенных в основном в
книге «Лики творчества» (1914), на первый план ставил личность художника в ее
психологической сложности. О чем и о ком бы он ни писал — о поэзии России или
Запада, о парижских художественных салонах, о русской иконописи или
исторической живописи,— всегда перед читателем представали живые лики творцов с
их индивидуальными чертами. Это не мешало, однако, делать автору теоретические
открытия. Пример — книга Волошина «Василий Суриков». Написанная на основе бесед
с великим национальным художником и воссоздавшая не только яркий характер
собеседника, но и бытовую специфику сибирской среды, его породившей, она
обозначила и новый метод в искусствознании: структуральное исследование
композиции художественного полотна. И это тоже открытие «изнутри»: творчество
Волошина — поэта или критика неотрывно от его занятий живописью.
Импрессионистичность и строгий расчет отличали и его лирику, и акварельные
зарисовки Крыма. На вопрос: «Кто он — поэт или художник?» — Волошин отвечал:
«Конечно, поэт» и добавлял при этом: «И художник».
Отойдя с 1926 от литературной деятельности, В. писал акварели ежедневно и дарил
их многочисленным посетителям его дома в Коктебеле в день их отъезда. Он все
делал во имя всеобщего братства, и детище свое, свой дом, построенный еще в
1903 по собственному плану и превращенный с годами то ли в музей, то ли в
творческий заповедник, где внизу располагалась мастерская, а на крыше можно
было наблюдать небесные светила; тот дом, в котором бывали писатели М.Горький и
М.Булгаков, художники К.Петров-Водкин и А.Бенуа, поэты М.Цветаева и А.Белый,
многие актеры, музыканты, художники, где они жили, встречались друг с другом,
творили,— этот дом за год до смерти Волошин завещал писателям своей страны.
Одно из последних стихотворений Волошин, по сути дела итоговое, так и
называлось: «Дом поэта» (1926). Его финальные строки — волошинский завет: «Весь
трепет жизни всех веков и рас / Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас».
Волошин был строг к своим стихам, сдержанно относился к живописным работам.
Пожалуй, лишь одно стало предметом его гордости. Стих. «Коктебель» (1918)
заканчивалось словами: «И на скале, замкнувшей зыбь залива, / Судьбой и ветрами
изваян профиль мой». Южная оконечность одной из гор Карадага поразительно
похожа на профиль Волошина. Лучшего памятника себе он не представлял. Потому
что поставила его сама Природа.
Соч.:
Демоны глухонемые. Харьков, 1919;
Стихи о терроре. Берлин, 1923;
Усобица: Стихи о революции. Львов, 1923;
Стихотворения. Л., 1977. (Б-ка поэта. М. серия);
Стихотворения и поэмы: в 2 т. Paris, 1982, 1984;
Лики творчества. Л., 1988. (Литературные памятники); 2-е изд., стереотип. 1989;
Автобиографическая проза. Дневники. М., 1991;
Дом поэта: Стихи, главы из книги «Суриков». Л., 1991;
Стихотворения и поэмы. СПб., 1995. (Б-ка поэта. Б. серия);
Жизнь бесконечное познание: Стихотворения и поэмы. Проза. Воспоминания
современников. Посвящения. М., 1995.
Лит.:
Панн Е. Писательская судьба Максимилиана Волошина. М., 1927;
Цветаева А. Воспоминания. М., 1971. С.400-406, 418-442, 508;
Волошин-художник: сб. материалов. М., 1976;
Куприянов И. Судьба поэта: Личность и поэзия Максимилиана Волошина. Киев, 1978;
Купченко В. Остров Коктебель. М., 1981;
Волошинские чтения. М., 1981;
Воспоминания о Максимилиане Волошине. М., 1990;
Базанов В.В. «Верю в правоту верховных сил...»: Революционная Россия в
восприятии Максимилиана Волошина // Из творческого наследия советских
писателей. Л., 1991. С.7-260;
Всехсвятская Т. Годы странствий Максимилиана Волошина: Беседа о поэзии. М.,
1993;
Купченко В.П. Странствие Максимилиана Волошина: Документальное повествование.
СПб., 1996.
Г.В.Филиппов
Оглавление | Все источники