Битов Андрей Георгиевич [27.05.1937]
Битов Андрей Георгиевич
[27.5.1937, Ленинград]
— прозаик, эссеист, кинодраматург.
Отец, Г.Л.Битов,— архитектор, мать, О.А.Кедрова,— юрист. Из блокадного
Ленинграда в 1942 вывезен на Урал, затем в Среднюю Азию, в 1944 вернулся в
родной город.
В 1955-62 учился на геолого-разведочном факультете Горного института (с
перерывом, после отчисления — первая проза, первое зачисление властями в
неблагонадежные элементы — на службу в стройбате, в 1957-58).
Первым литературным сообществом, в которое Битов вступил осенью 1956, оказалось
ЛИТО Горного института, руководимое Глебом Семёновым, поэтом, ментором
тогдашних ленинградских неангажированных дебютантов. Стихи Битова напечатаны во
втором поэтическом сборнике семёновского ЛИТО, сожженном по решению
институтского парткома летом 1957.
В первые 1-2 года своей литературной жизни Битов сошелся с Л.Агеевым,
В.Британишским, С.Вольфом, Я.Виньковецким, Л.Гладкой, А.Городницким,
Э.Кутыревым, А.Кушнером, Е.Кумпан и др. тогдашними молодыми авторами.
В 1960 он — участник конференции молодых писателей Ленинграда (вместе с
Р.Грачевым, Я.Длуголенским, Б.Сергуненковым и др.). Особенную роль в
формировании внутреннего мира Битова сыграли его первая жена Инга Петкевич,
вулканолог Генрих Штейнберг, поэт Глеб Горбовский, прозаики Виктор Голявкин,
Рид Грачев, Генрих Шеф. Много помогло сравнительно удачной литературной судьбе
Битова и то обстоятельство, что в его даровании изначально были уверены самые
авторитетные среди молодежи ленинградские писатели старшего поколения:
Л.Я.Гинзбург, Г.С.Гор, В.Ф.Панова, Л.Н.Рахманов, М.Л.Слонимский... В частности,
последний руководил ЛИТО при издательстве «Советский писатель», которое Битов
посещал в начале 1960-х.
Проработав после института меньше года буровым мастером Невской геологической
партии на Карельском перешейке, Битов в 25 лет вступает на путь
профессионального литератора.
В 1965 он принят в СП, в 1965-66 учится на Высших сценарных курсах в Москве и с
тех пор делит свою жизнь между двумя столицами.
Первые рассказы Битов напечатаны в альманахе «Молодой Ленинград» (1960) —
«Бабушкина пиала», «Иностранный язык», «Фиг». Первый сб. рассказов «Большой
шар» издан в 1963.
Утвердила авторитет Битов в глазах читателей, как это и бывало в поздние
советские годы, ругательная, официальная критика. Рассказ «Жены нет дома» из
сборника «Большой шар» включен был партийными идеологами в один негативный
перечень с «Вологодской свадьбой» А.Яшина и «Матрениным двором» А.Солженицына.
Битов, вместе с Голявкиным, уличались в «чрезмерной приниженности и
растерянности изображаемых ими героев» (Известия. 1965. 14 авг.).
В первую очередь Битов вернул отечественной прозе придушенного в советские
годы, приравненного к «обывателю» и «мещанину» «маленького человека» как
магистрального литературного героя. Причем не в облике Акакия Акакиевича, а в
облике пушкинского бунтующего Евгения из «Медного всадника». Больше того, в
прозе Битова «на коне» оказывается не властелин, а сам Евгений. Ни в будущем,
ни в прошлом нет для писателя тайны значительнее той, что скрыта в бытии
простого современного человека среди обыденных увлечений и забот. Душа этого
человека — это душа совр. искусства. И если литература почитается совестью
общества, то писателю следует быть максимально совестливым по отношению к
своему герою, а не к обществу. Недоступная цель искусства осознается Битовым
так: «...совершенно совпасть с настоящим временем героя, чтобы исчезло докучное
и неудавшееся, свое» («Ахиллес и черепаха»).
Рассказ «Пенелопа» (1962, опубл. 1965) — вариация той же психологической
коллизии, что отражена в рассказе «Жены нет дома». Неизбывный мотив помощи (или
ее ужасного отсутствия) «маленькому человеку» Битов выворачивает наизнанку,
толкует его как лживый. Из объекта чужого воздействия герой прозы Битова
превращается в субъект, воздействующий на свою и чужую жизнь. Априорную
ценность представляет заложенное в герое сознание, его рефлексия, а не бытие. В
«маленьком человеке» Битов распознал большого индивидуалиста, «перл творения».
Этот «маленький человек» страдает. Но исключительно потому, что обладает
развитым чувством самоуязвляемого достоинства. Да, он герой трагедии — миру не
нужной и невидимой. Делать ее чьим-либо достоянием не в его природе и не в его
правилах. Насмешливая корректность самоидентификации персонажей — своего рода
тавро прозы Битов, как и всей молодой ленинградской прозы. Но именно Битов
написал в повести «Сад» (опубл. 1967) прямо: «"Господи! Какие мы все
маленькие!" — воскликнул странный автор. "Это так! Это так!" — радовался
Алексей». Подобная радость, пожалуй, никому, кроме как герою Битова, в русской
литературе ведома не была. Разгадка в том, что именно такой человек создан «по
образу и подобию» Божию. Все остальные — мутанты «исторического прогресса».
Укладывающиеся в рамки обычной реалистической прозы сюжеты рассказов и
небольших повестей Битова срастаются в неканонические художественные
образования. Художественная интуиция писателя преодолевает жанр, предвосхищая
идеи постмодернизма. Вместо «жанра» структурообразующей единицей прозы
выделяется «текст». Написанные вроде бы в строго реалистической тональности
повести «Жизнь в ветреную погоду», «Сад» осмысляются как целое то внутри
«складня» «Дачная местность» (с кинематографическим подзаголовком «Дубль»), то
внутри «романа-пунктира» «Улетающий Монахов». Степень рефлексии по поводу
собственного текста у Битов становится такой, что произведение само стремится к
авторскому комм., не может без него существовать. Рассказанный «случай из
жизни» у Битова лишь имитировал привычную для традиционного реалистического
рассказа фабулу. Дух поэтического осмысления жизни, дух эссеизма становится у
Битова довлеющим себе творческим методом.
В книгах второй половины 1960-х — «Такое долгое детство» (1965), «Дачная
местность» (1967), «Путешествие к другу детства» (1968), «Аптекарский остров»
(1968) — герои странствуют по направлению к самим себе, и их неосязаемый опыт
стоит соблазна встать «твердой ногой на твердое основание» «большого мира».
Битовский герой, как пишет Т.А.Сотникова, «не может идентифицировать себя с
действительностью, но по причинам не идеологическим, а экзистенциальным. Этим
он отличается от литературных героев большинства авторов-шестидесятников»
(Русские писатели 20 века. М., 2000. С. 94).
Серьезными, экзистенциально пережитыми, оказались встречи с Арменией и Грузией
— уже не только (или не столько) с людьми, но — с отечеством «неземным», с
храмами, вписанными в природу и «не заслоненными человеком и делами рук его»
(«Уроки Армении»), встречи с умозрением о «божественной норме», завершившиеся
принятием символа веры. Здесь утвердилась и лит. точка отсчета — Пушкин. Пушкин
как априорная, «божественная» данность, порождающая «текст»: «За Пушкинским
перевалом, где библейский пейзаж Армении начинает уступать теплому и влажному
дыханию Грузии и все так плавно и стремительно становится другим...»
(«Грузинский альбом»)... Пушкин — это и «Ворота в мир», и «Врата мира». И он же
символ национальной самоидентификации. «Ничего более русского, чем язык,— пишет
В.,— у нас нет».
Между «Уроками Армении» (1967-69) и «Грузинским альбомом» (1970-73) явился
«Пушкинский дом», фрагментами печатавшийся в периодике, но изданный сначала в
США (издательство «Ардис», 1978). На родине роман напечатан в 1987 (Новый мир.
№10-12), а в каноническом полном объеме лишь в 1999 (СПб.: издательство Ивана
Лимбаха). «И русская литература, и Петербург (Ленинград), и Россия,— все это
так или иначе Пушкинский дом без его курчавого постояльца»,— говорит автор.
Разделы произведения — «Отцы и дети», «Герой нашего времени», «Бедный всадник»
— плюс пролог, озаглавленный «Что делать?», свидетельствуют как о «величии
замысла», так и о пародии на это «величие». Роман вообще вырос из анекдота, из
услышанной автором истории про одного почтенного сотрудника, учинившего лихую
вечеринку в стенах известнейшего во всем культурном мире академического
учреждения. Сам автор в Пушкинском доме не бывал, но застолье как специфически
русскую, «деконструктивную» форму культуры представлял хорошо. Собственно, и
сам был этой культуры заметным носителем. Тема безудержного пьянства — тема
вообще для нашей прозы философская. Знаменательно, что «Пушкинский дом» писался
в то же время, что и другое важнейшее произведение на эту тему —
«Москва-Петушки» (1969) Венедикта Ерофеева. Фактическая пьянка в Пушкинском
доме — это и есть тот единственный день-ночь, который явлен в романе. Подобным
образом Джойс в «Улиссе» описал всего один день из жизни Дублина. Что это за
день у Битова — сюжетная тайна романа, не названная критикой в виду ее уж
слишком «нахальной» очевидности: в указанной на первой же странице романа дате
— «8 ноября 196... года» — пропущена цифра «7». То есть действие происходит в
50-ю годовщину большевистской революции... Точно так же, как в романе описан
всего один день, в романе реален лишь один герой — его автор. Потому что
говорится в романе о ценностях внутреннего бытия, о том, о чем пишутся стихи —
от первого лица. Хотя физически автор сидит в романе в «затененном углу» и куда
более рельефны и колоритны, чем он сам, любые другие персонажи — разных
поколений, разной степени привлекательности и значимости. Их реальность — это
реальность зеркальных отражений, направленных в сторону автора. Из этой системы
неправильных, кривых зеркал состоит весь роман. Построен он на взаимном
отражении антиномичных сущностей. Начиная с самой высокой — есть Бог или нет
Бога. Есть отец или нет отца. Есть любовь или нет любви. Есть друг или нет
друга. Подчинен человек истории или не подчинен... Все эти системы отражений
создают полупризрачную, с натуры не списанную, характерно петербургскую
конструкцию, которая вместе с тем совершенно реальна. Потому что свободна.
Сразу после «Пушкинского дома» написана повесть-эссе «Птицы, или Новые сведения
о человеке» (1971). Она стала зачином самого крупного создания Битова
дальнейших лет — «романа-странствия» «Оглашенные». Повесть написана о двоящейся
сущности человеческого бытия. Мысль, наглядно закрепленная фабулой и образами
этой вещи: «Мы живем на границе двух сред. Это принципиально. Мы не то и не
другое. Только птицы и рыбы знают, что такое среда. Они об этом, конечно, не
знают, а — принадлежат. Вряд ли и человек стал бы задумываться, если бы летал
или плавал. Чтобы задуматься, необходимо противоречие...»
В 1979 Битов участвует как автор («Последний медведь», «Глухая улица»,
«Похороны доктора») и составитель (с В.Аксеновым, В.Ерофеевым, Ф.Искандером и
Е.Поповым) в московском литературном альманахе «Метрополь», бывшем, по словам
Ерофеева, «попыткой борьбы с застоем в условиях застоя». В СССР альманах не
напечатали, зато он тут же вышел в США по-русски и переведен на английский и
французский. На родине Битова отлучили от печатного станка до 1985. Что тут же
«компенсировалось» изданием в Европе и США.
В эти годы Битов пишет повесть «Человек в пейзаже» (1983), ставшую второй
частью «Оглашенных». Название влечет за собой истолкование в духе Анджея Вайды:
«Человек в пейзаже после битвы». Битвы цивилизации и природы. Битов описывает
ее с кинематографической выразительностью. Идеальное место в его повести
найдено и занято — художником. Ответ дан. Видно ему отсюда далеко, «во все
концы света». Но не видно, кем он сюда поставлен. Зато ясно, зачем и почему:
осознать трагичность своего положения. Чем оно идеальнее, тем безнадежнее:
выразить, «что есть Истина», очутившись перед Ее лицом, в средостении мира,
художник не в состоянии. Вопросы он может задавать, исходя из данности, из
готовых ответов. Из главного ответа на жизнь, заключенного в феномене смерти:
«Культура, природа... бурьян, поваленные кресты. Испитое лицо. Тяжко
вообразить, как здесь было каких-нибудь три-четыре века назад, когда строитель
пришел сюда впервые... Как тут было плавно, законченно и точно. <...> Культура,
природа... Кто же это все развалил? Время? История?.. <...> Кто же это все не
любит, когда мы все это любим? Кто же это так не любит нас?..»
Персонажи двух первых повестей «Оглашенных» — рассказчик, доктор ДД, художник
ПП — сошлись в третьей, названной «Ожидание обезьян» (1993). Накаленные
дискуссии в неформальной обстановке растянулись и приблизились в «Ожидании
обезьян» к еще одной раскаленной точке нашего исторического пейзажа — 1984
году. Подтекст обогащается и антиутопией Оруэлла, и вопросом Андрея Амальрика
«Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», и общими рассуждениями обо
всех наших безобразиях, об их «творцах». А также об ответственности за
сотворенное. Роман даже был расценен как «повесть о крушении империи, тайный
сдавленный плач о ней» (Лев Аннинский // Литературная газета. 1993. 27 окт.) и
вообще как признание в «имперскости» (Владимир Бондаренко // Завтра. 1994. №2).
Нескрытый замысел «Оглашенных» состоит в том, чтобы увидеть в бытии «маленького
человека» — творца, не совладавшего с творением, но все же гениального. Вот
проложенный в «Оглашенных» путь осознания человеком себя: «...неужто... а может
быть... а вдруг мы еще ранние христиане?., а почему бы и нет?., безумствуем как
оглашенные... Повергли идолов — идолизировали Христа... повергли Христа —
идолизировали человека... Пришла пора и себя опровергнуть...» «Оглашенные»,
«идолопоклонники», крещение приняли, в храм введены. Но и дел — безумных и
неправедных — понатворили. Такую антиномию диктует писателю сам русский язык.
Если в тоталитарном обществе Битову удавалось сводить концы с концами вольным
трудом, то в свободные времена концы оказались на привязи у работодателей:
«Пожалуй, до 1985 года я никогда не писал по заказу, чем было принято
гордиться. Впрочем, не так уж трудно было беречь эту честь смолоду: никто и не
просил» («Робинзон и Гулливер»). Так что тяжесть нового ярма Битов не
преувеличивает. Захотелось, например, издать отдельной книжкой свои стихи, и он
это тут же делает—в двух вариантах: сборники «Дерево» (1997) и «В четверг после
дождя» (1997). Эти же стихи (часть) можно смешать с эссеистикой и получить еще
одну книжку — еще одно «Дерево» (1998). Можно и астрологией заняться и
утвердить «Начатки астрологии русской литературы» (1994). И свою «первую» книгу
выпустить, через 40 лет после написания: «Первая книга автора (Аптекарский
проспект, 6)» (1996). Размышлениям о Пушкине посвящены книги «Предположение
жить. 1836» (1999), «Вычитание зайца. 1825» (2001). И т.д.
Книг выпущено в последнее десятилетие XX в. и в начале XXI несравнимо больше,
чем в советское время. На всех языках мира. Силою вещей — и в то же время силою
от этих вещей не зависимого характера — Битов стал одной из центральных фигур
русской литературы, ее посланником в любых регионах планеты. Помимо различных
литературных премий и занятых постов (президент русского ПЕН-центра,
вице-президент международной ассоциации «Мир культуры», лауреат Государственной
премии РФ, кавалер Ордена искусства и литературы Франции и т.п.), о его
заслугах и авторитете можно судить хотя бы по установленному его стараниями
памятнику Мандельштаму во Владивостоке.
Соч.:
Образ жизни. М., 1972;
Семь путешествий. Л., 1976;
Дни человека. М., 1976;
Уроки Армении. Ереван, 1978;
В четверг и больше никогда. М., 1978;
Воскресный день. М., 1980;
Грузинский альбом. Тбилиси, 1985;
Книга путешествий. М., 1986;
Три путешествия. Нью-Йорк, 1986;
Человек в пейзаже. М., 1988;
Пушкин за границей / совместно с Резо Габриадзе. Париж, 1989;
Пушкинский дом. М., 1989, 1990;
Улетающий Монахов. М., 1990, СПб., 2003;
СС. Т.1. М., 1991;
Жизнь в ветреную погоду. Л., 1991;
Мы проснулись в незнакомой стране. Л., 1991;
Вычитание зайца / совместно с Резо Габриадзе. М., 1993;
Оглашенные. М., 1995, СПб., 1995;
Империя в четырех измерениях. Харьков, 1996, М., 2002;
Записки новичка. М., 1997;
Похороны доктора. М., 1998;
Книга путешествий по империи. М., 2000;
Пятое измерение. М., 2002;
Путешествие из России. М., 2003.
Лит.:
Камянов В. Эвклиду Эвклидово // Вопросы литературы. 1969. №4;
Марченко А. Аптекарский остров // Юность. 1969. №8;
Турбин В. Листопад по весне // Новый мир. 1972. №4;
Урбан А. В настоящем времени // Звезда. 1973. №7;
Золотусский И. Познание настоящего // Вопросы литературы. 1975. №10;
Карабчиевский Ю. Точка боли: О романе Андрея Битова «Пушкинский дом» // Грани.
1977. №106;
Роднянская И. Образ и роль // Север. 1977. №12;
Гладилин А. «Пушкинский дом» Андрея Битова // Третья волна: альм. 1979. Вып.6;
Кузьмичев И. «В работе, в поисках пути...» // Нева. 1987. №5;
Эткинд Е. Так-таки ничего?.. // Синтаксис. 1987. №20;
Новиков В. Тайная свобода // Знамя. 1988. №3;
Топоров В.Н. Аптекарский остров как городское урочище: общий взгляд // Ноосфера
и художественное творчество. М.,1991;
Шмид В. Андрей Битов — мастер «островидения» // WienerSlavistischerAlma-nach.
Bd. 27. Wien, 1991;
Латынина А. Дуэль на музейных пистолетах // Латынина А. За открытым шлагбаумом:
литературная ситуация конца 80-х. М., 1991;
Аверин Б. История моего современника А.Г.Битова // Звезда. 1996. №1;
КурицынВ. Великиемифыискромныедеконструкции // Октябрь. 1996. №8, Spieker S.
Figures of memory and forgetting in Andrey Bitov's prose. Frankfurt/Main;
NewYork, 1996;
Лавров В. Три романа Андрея Битова, или Воспоминания о современнике // Нева.
1997. №5;
Бочаров С. Лирика ума, или Пятое измерение после четвертой прозы // Новый мир.
2002. №11.
А.Ю.Арьев
Оглавление | Все источники