Олеша Юрий Карлович [03.03.1899-10.05.1960]
Олеша Юрий Карлович
[19.2(3.3).1899, Елизаветград (ныне Кировоград) Херсонской губ.— 10.5.1960, Москва]
— поэт, прозаик, драматург.
С 3 лет жил в Одессе. Отец Олеша, «акцизный чиновник, обедневший дворянин, картежник», частыми проигрышами подорвал материальный достаток семьи. Мягкий, деликатный человек, он во хмелю становился невменяемым. Однажды поставил сына на подоконник и стал целиться в него из револьвера. Поэтому так часто грустны воспоминания писателя о детских годах: «Я иду, маленький, согбенный, ушастый — иду между своих ушей». Вместе с тем память сохранила на всю жизнь образ южного города на берегу Черного моря с его ярким, своеобразным бытовым укладом, атмосферу начала XX в., насыщенную драматизмом и каждодневной новизной.
Олеша учился в гимназии, на юридическом факультете Одесского университета.
В 1919 вступил добровольцем в Красную Армию. Работал в газете одесских железнодорожников «Южный гудок», в ЮгРОСТА (Харьков).
С 1922 жил в Москве. В годы Великой Отечественной войны находился в эвакуации в Ашхабаде.
Первые стихотворения Олеша были напечатаны в 1916. Его дебют совпал с приходом в литературу Э.Г.Багрицкого, В.П.Катаева, ряда других писателей, представителей т.н. южнорусской школы, ранние произведения которых отмечены романтической приподнятостью, книжностью.
В 1922, вскоре по приезде в Москву, Олеша стал сотрудником газеты профсоюза железнодорожников «Гудок», работая в ней вместе с В.Б.Шкловским, И.А.Ильфом. По соседству во Дворце Советов находилась редакция газеты водников «На вахте», для которой писали фельетоны, сатирические рассказы В.П.Катаев, М.А.Булгаков и др. молодые литераторы. Стихотворные фельетоны Олешы, созданные на основе писем рабочих корреспондентов и публиковавшиеся под псевдонимом "Зубило", приобрели широкую известность и популярность. Лучшие из них выходили отдельным сборником. На одном их них, подаренных Булгакову, Олеша сделал надпись: «Мишенька, я никогда не буду писать отвлеченных лирических стихов. Это никому не нужно. Поэт должен писать фельетоны, чтобы от стихов была практическая польза для людей, которые получают 7 рублей жалованья. Не сердитесь, Мишуньчик, Вы хороший юморист (Марк Твен — тоже юморист). Через год я подарю Вам еще одно «Зубило». Целую, Ваш Олеша» (Чудакова М.— С.7).
В 1924 Олеша написал роман-сказку «Три толстяка» (напечатан в 1928), содержание которого навеяно, несомненно, недавними революционными событиями в России. Одновременно в нем отразились книжные симпатии автора, который, по собственному признанию, был увлечен книгами о Великой французской революции: «Что-то есть близкое моей душе в этих событиях... Любя это чтение, я тем не менее точного представления о предмете — если бы, скажем, экзаменоваться — не знаю. Только толпа передо мной — в полосатых штанах, с пиками; только желтые стены тогдашних парижских домов, только силуэты сидящих на фоне окон членов Конвента... Только пятна, краски».
Не случайно приведенная Олешей история борьбы восставшего народа во главе с оружейником Просперо и канатоходцем Тибулом против деспотической власти Трех толстяков разворачивается в «среднеевропейской» стране с замками, дворцами, ухоженными парками. Определенная схематичность и со-циологичность сюжета нейтрализуется в романе яркостью, метафоричностью слова, трогательным простодушием рассказа о приключениях девочки-куклы Суок и наследника Тутти, оказавшихся разлученными сестрой и братом.
Вскоре после выхода романа в свет Олеша написал пьесу для Московского Художественного театра. Впоследствии по мотивам «Трех толстяков» был снят фильм, создана опера.
Подлинную известность писателю принес роман «Зависть», опубликованный летом 1927 в журнале «Красная новь» и вышедший в следующем году отдельным изданием. О романе и написанной по его мотивам пьесе «Заговор чувств» много спорили в критике, отмечая при этом незаурядный талант автора. Произведение вызвало отклики в среде русской эмиграции. «Передо мной,— вспоминала Н.Н.Берберова,— была повесть молодого, своеобразного писателя, умевшего писать, и писать совершенно по-новому, как по-русски до него не писали, обладавшего чувством меры, вкусом, знавшего, как переплести драму и иронию, боль и радость» (Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. М., 1996. С.369). Почти единодушно отмечая дар, зрелое мастерство прозаика, критики вместе с тем сетовали на «двойственность» в обрисовке и в авторском отношении к главным действующим лицам романа — К Николаю Кавалерову, Ивану Бабичеву, с одной стороны, и Андрею Бабичеву, Володе Макарову — с другой. Не принимался во внимание лирико-автобиографический замысел и подтекст произведения, в котором Олеша ставил и пытался разрешить для себя сложную проблему художника и общества, «старого» и «нового» человека. О том, насколько она была сложна, свидетельствуют созданные в те же годы произведения К.А.Федина, Л.М.Леонова, О.Л.Форш, Б.Л.Пастернака. Воспринимаемые читателем как «живые» люди, основные персонажи «Зависти» выступают в романе и как своего рода знаки-символы. Андрей Бабичев — участник Гражданской войны, хозяйственник, энтузиаст, но он же «колбасник», вся энергия и помыслы которого направлены на создание «Четвертака» — комбината по производству дешевой пищи. Володя Макаров, отмеченный обаянием юности и энергии, вместе с тем исповедует идеал человека-машины, лишенного «старомодных» сентиментов и эмоций. Николай Кавалеров — поэт по натуре, которого автор наделил своим зорким и талантливым видением мира и человека (и одновременно высокопарной и пошловатой фамилией), оказывается, при всех своих талантах, лишним человеком в новом строящемся мире. В монологах его наставника Ивана Бабичева, поднявшего словесный бунт против брата Андрея и его дела, слышны отголоски исповеди героя «Записок из подполья» Ф.М.Достоевского, усомнившегося в возможности построить жизнь на расчете, рациональных началах. Своего рода ключом к определению замысла и пафоса «Зависти» могут стать строки из стих. Пастернака «Борису Пильняку» (1931): «Напрасно в дни великого совета, / Где высшей страсти отданы места, / Оставлена вакансия поэта: / Она опасна, если не пуста».
Своим романом Олеша включился в спор о «старом» и «новом» человеке, который велся в те годы и был отмечен остротой и вульгарно-социологическими упрощениями. «Старый человек» с его сложной гаммой чувствований — удел прошлого столетия, то, что нужно преодолеть. «Что такое девятнадцатый век? Апогей буржуазии и начало склоки» — так писал Н.Я.Берковский, откликаясь на пьесу Олешы «Заговор чувств», и продолжал: «Идеология чувств, потворство эмоциям особенно характерно для буржуазной культуры» (Берковский Н. Мир, создаваемый литературой.М., 1989. С.127, 128).
В произведении Олешы все время ощутим иронический курсив: обладая поэтическим даром, Кавалеров добывает средства к существованию монологами и куплетами для эстрадников — «о фининспекторе, совбарышнях, нэпманах и алиментах», а Андрей Бабичев со страстью подлинного лирика произносит возвышенные монологи о новом сорте колбасы и «пырскающих» сосисках — единственно возможная поэзия в эпоху переустройства жизни.
Остро и парадоксально заявленная в «Зависти» проблема словно перейдет из романа в жизнь, повлияв на судьбу автора. Выступая на I съезде советских писателей, Олеша подтвердил, что Кавалеров смотрел на мир его глазами: «Краски, цвета, образы, сравнения, метафоры и умозаключения принадлежат мне... И тут сказали, что Кавалеров — пошляк и ничтожество. Зная, что много в Кавалерове есть моего личного, я принял на себя это обвинение в ничтожестве и пошлости, и оно меня потрясло... Я стал думать, что то, что мне казалось сокровищем, есть на самом деле нищета». Писатель обещал аудитории, бурными аплодисментами встретившей его выступление, отказаться от «своего личного», «писать о молодых» (Первый Всесоюзный съезд советских писателей. 1934. Стенографический отчет. Репринт. М., 1990. С.236). Писатель осудил себя в пору высшего расцвета творческого дара и популярности: на сценах шли его пьесы «Три толстяка» (МХАТ), «Заговор чувств» (Театр им. Вахтангова), «Список благодеяний» (Театр им. Мейерхольда), читательской популярностью пользовался роман «Зависть», рассказы «Лиомпа» (1928), «Любовь» (1929), «Вишневая косточка» (1929) и другие произведения. Все это было осуждено автором как проявление «нищеты».
Однако попытки «писать о молодых» (например, в киносценарии «Строгий юноша», 1934) лишь обозначили начало творческого кризиса, который будет длиться десятилетия. О. словно выпал из литературного процесса, став лишь экзотической фигурой, знакомой узкому кругу московской художественной богемы. Его чаще всего видели теперь за столиком в «Национале», окруженным «прилипалами, приживалами его духа... День был, как пустая скорлупа без ядра, без личности, куда-то он ходил, с кем-то договаривался, думал, где бы перехватить купюру, строил прожекты. Были и вспышки яркого прозрения, жажда работы, и он что-то где-то и записал, только сейчас не помнил, может, на папиросной коробке, которую аккуратно выкинул в урну, а может, просто на клеенке в диетической столовке, а может, и совсем не записал, а только думал записать, и осталось ощущение чего-то пронзительного, магического, и оттого, что не мог вспомнить, что именно, совсем пал духом и готов был рыдать» (Ямпольский Б.— С.148). Возвращение Олешы в литературу произошло в середине 1950-х: в 1956 после долгого перерыва вышел однотомник его избранных произведений, воспринятый новыми поколениями читателей как яркая совр. книга.
В это же время начинает складываться последнее произведение Олеша «Ни дня без строчки». «Сегодня, 30 июня 1965 г.,— пометил Олеша,— я начинаю писать историю моего времени». Работа не была завершена.
В 1965 книга, собранная из записей Олеша литературоведом М.Громовым, увидела свет. Разрозненные фрагменты, соединенные в главы «Детство», «Одесса», «Москва», «Золотая полка», «Удивительный перекресток», образовали прочный внутренний стержень: «Человек жил и дожил до старости. Вот этот сюжет. Сюжет интересный, даже фантастический. В самом деле, в том, чтобы дожить до старости, есть фантастика. Я вовсе не острю. Ведь я мог и не дожить, не правда ли? Но я дожил, и фантастика в том, что мне как будто меня показывают». В книге отразилось стремление «восстановить жизнь», пройти по ней «назад, как это удалось в свое время Марселю Прусту». Работая над автобиографической прозой, Олеша словно заново учился писать «много и свободно», его слово вновь обрело пластичность, метафорическую выразительность. Это был путь к себе, к своему внутреннему миру, от которого автор поспешно и опрометчиво попытался отказаться в середине 1930-х.
Соч.:
Избранные соч. М., 1956; Повести и рассказы. М., 1965;
Ни дня без строчки: Из записных книжек. М., 1965;
Пьесы. Статьи о театре и драматургии. М., 1968;
Зависть. Три толстяка. Ни дня без строчки. М., 1989;
Книга прощания. М.; 1999.
Лит.:
Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975;
Гладков А. Слова, слова, слова... // Гладков А. Поздние вечера. М., 1986;
Ямпольский Б. Да здравствует мир без меня! // Дружба народов. 1989. №2;
Чудакова М. Мастерство Юрия Олеши. М., 1972;
Лерцов В. Мы живем впервые О творчестве Юрия Олеши. М., 1976;
Jngdahl К. A graveyard of themes: the genesis of three key works by Jurii Olesha. Stockholm, 1994;
Белинков А. Сдача и гибель советского интеллигента: Юрий Олеша. М., 1997.
В.А.Лавров
Оглавление | Все источники