Нестеровский Владимир Мотелевич [19.02.1940-25.09.2003]
Нестеровский Владимир Мотелевич
[19.2.1940, с.Сопич Червоного р-на Сумской обл., Украина — 25.9.2003, Петербург]
— поэт.
Отец — партийный работник, мать — учительница. Окончил музыкально-педагогическое училище, но музыкантом не стал.
В 1958-63 учительствовал.
В 1963-67 учился в Московском педагогическом институте по специальности логопед-дефектолог. По окончании был направлен в Тулу.
В 1967 приехал в Ленинград. Работал в конструкторском бюро, кочегаром, дворником, сторожем, в охране на фабрике.
Стихи пишет с 13 лет. Печатался в журнале: «Шмель», «Простор» (Алма-Ата, 1962-63), «Нева», «Звезда», «Аврора» (Ленинград, все — 1976); в альманахе «День поэзии» (1976), «Круг» (1985, оба — Ленинград), «Три гвоздя в копыто Пегаса» (СПб., 1993), Колпица, вып.2 (1993), вып. 10 (1994, оба - Колпино), а также в самиздатовских ж. «Часы» (1978), «Обводный канал» (1984, оба — Ленинград), в антологии питерского андеграунда «У голубой лагуны» (Ньютонвилл, штат Массачусетс. 1980-86. 4 Б; 5 В) и других изданий.
Входил в «Клуб-81», с 1991 — член СП России.
Поэзия Нестеровский отражает основную общественную позицию автора — отщепенство: «Исключительность Нестеровского уникальна своими постоянными исключениями: из пионеров, из комсомола, из "Клуба-81", <...> Да, наверное, и вся витальная действительность Нестеровского — это одно сплошное исключение из правил» (Лавров В.— С.137). В связи с этим даже по отношению к самому себе: «Мерцаю слабеньким наброском / И рву с собою — Нестеровским» (Снег // Азбука города. С.78), «Безроден буду, как Гаврош» (Черная распродажа // Там же. С.88), «Живу из прошлого отправлен, / А в настоящем не получен» (Грамота // Там же. С.144).
Нередко намеченной поэтической фронде Нестеровский следовал и в жизненном поведении, по поводу чего его собрат по перу отмечает: «Он был истинный поэт, поэт по нутру и сути <...>, несмотря ни на что и особенно на свои — порой несуразные выхлопы» (Горбовский Г.— С.2). К таковым относится, в частности, случай с распусканием слуха о собственных похоронах с последующей пьянкой в кругу собравшихся попрощаться друзей и приятелей. Связан с этим и отказ воспринимать мир в его устойчивости, равновесии и гармонии: «Не отрекаюсь от своих ошибок. / Пусть будет мир мой неустойчив, зыбок — / С простой зубной неистовою болью / И ранами, посыпанными солью» (Линия жизни // Там же. С.116).
Психологической доминантой лирики Нестеровского чаще всего выступают сарказм, язвительность, пароксизм (последнему посвящен большой цикл стих. 1994), выплескивающиеся даже во внешний мир: «саркастичные сосны», «Пьяный воздух крепчайшего яда / Затаен в горизонта улыбке» (Судак // Там же. С.160).
Мир поэзии Нестеровского представляет собой изнанку парадного советского официоза, прежде всего жизнь коммуналки, «сумятицу квартиры городской»: «О проклятая жизнь коммуналки,— / Ты — геенна, гестапо, тюрьма» (Коммуналка // Травинка грусти. С.75). Подвергаются атакам авторских пароксизмов даже литературные «святыни»: «Не люблю я старух обнаженных, / И купаться мне там не годится, / Где писателей сытые жены / Окунают свои ягодицы» (Коктебель // Колпица. Вып. 2. С.19).
Та же печать ущербности лежит и на героях Нестеровского, о чем свидетельствуют уже сами названия стих.: «Монолог усталого человека», «Богата наша дворник» («Замызганный ватник в заплатках»), «Осенние люди», «Осенняя женщина», «Монолог бомжа» («Опухшая рожа — мой паспорт»), «Безумная старуха», «Самоубийцы», «Наследницы социализма», к которым поэт обращается едва ли не как к товаркам по несчастью: «Дорогие мои женщины — Оголтелые старухи» (Травинка грусти. С.97), как любит он, движимый подобным же чувством, обращаться и к другим: «Киваю алкашам дворовым» (Порча // Там же. С.36), «О мои коммунальные наци...» («Коммуналка»). Исследователем отмечен вклад поэта в расширение круга героев советской эпохи: «В.Нестеровский — и это его несомненное достоинство — вывел на арену поэзии многообразные типы современного дна, дал этому "немому" речь» (Новиков Ю. [Предисл. к стихам В.Нестеровского] // Часы. 1978. №14; цит. по: Самиздат Ленинграда. С.284).
Немалое внимание уделяет поэт и героям историческим. «Он пишет стихотворения с повторяющейся формулой: "Я с древнего неточный перевод",— что значит и наследование духовного опыта прошлого, и стремление прибавить к нему свой. Оттого так естественно и современно звучат стихотворения "Сократ", "Платон", "Александр и Диоген"» (Урбан А.— С.3). «Свой» опыт в трактовке исторических героев у Нестеровского, однако, преобладает, что особенно заметно в стихотворении «Панегирик Шарлотте Корде» и «Мария Стюарт» («Я тоже гибну за свою Марию, / Неважно, что зовут ее иначе»), где оригинальный образ доминирует над исторической трактовкой: «С Марииной величественной казни / Мужчины любят женщин безголовых» (Михайловский замок. 2001. №4. С.140, 142).
При ритмической традиционности стиха поэзия Нестеровского обладает богатой системой словесно-образной выразительности, с преобладанием в ней образов эпатирующе-сниженного характера, что и понятно, поскольку разоблачение существующей действительности и вообще всяких ложных (и не ложных тоже) ценностей составляет основную цель творческой миссии поэта. Относится это к разным уровням человеческой жизни и бытия вообще—к природе: «Донья бочки — закат и рассвет» (Лунная соната // Царица мысль. СПб., 2001. С.37), к ее непостижимой бесконечности: «Вселенная кочан — но где же центр? / Где истины святая кочерыжка?» (Добраться до загадки бытия // Азбука города. С.102), к идеализируемому женскому телу: «Ах, что за тело, ах, что за нега? / Колодец счастья, блаженства база. / Гостеприимней унитаза» (Даная // Там же. С.131), к состоянию души: «Душа тревожная, как моль...» (Во мраке средневековья // Царица мысль. СПб., 2001. С.16), «Под кроватью часовня тоски» (Под кроватью // Азбука города. С.135), к знаменательным состояниям человеческой жизни: «Я — стыд зачатья и рожденья / Дитя греха, сырых потемок» (Срывая покров // Травинка грусти. С.33), «С будущим покойником жила / Празднична, беспечна, легкокрыла» (Юная вдова // Азбука города. С.117), к сакральному миру: «Глазеет зрачками нулей / Всевышнего зоркое ОКО» (Нуль // Царица мысль. СПб., 2001. С.22; здесь, по замечанию другого поэта, «на читателя уставился взор небытия» и «эллинизм перебивается сарказмом» — Вознесенский А.— С.5), к науке: «Изучают черви дарвинизм, / Объяснивший сложный механизм. / Кольца тел — нанизанные лупы. / Вдоль и поперек читают трупы...» (Пароксизмы. С.30) и даже к самому творчеству, к той же поэзии: «Умильные красавицы России, / Ваш барин и помещик и поэт / Глядел на вас, похабный рот разинув. / Кто он? — Некрасов и конечно Фет» (Похвала классикам // Травинка грусти. СПб., 2001. С.117).
Заметную роль в художественной системе Нестеровского играют образы книжного характера, относящиеся к миру искусства («голубая весна Боттичелли», «желтые решетки» Брейля, «время на картине у Дали», «тупое перо» Баркова, «сладкий труд / Читать забытого Лескова»), а также реминисценции, заставляющие вспомнить то Ф.Вийона («И вот он прошлогодний снег»), то Шекспира — Блока («Это что же — пузыри земли / Или тьмы грядущей предсказанье?» — Смог // Азбука города. С.19), то В.Брюсова («Памятник, памятник, в фартуке белом, <...>Что ты в семнадцатом, каменный, делал?» — Памятник // Там же. С.161), то В.Маяковского («Капуста слов на бороде» — Рядом с Блоком // Травинка грусти. С.62).
В поэзии Нестеровского богато представлены нередко взаимоисключающие один другого лексические пласты: сугубо современный («Желаю я деноминации», «Стыдно нам получать по ленд-лизу», «Твой нахальный душевный стриптиз»), терминологический, с установкой на «качество» научной и профессионально-технической лексики, преобразуемой, однако, с помощью тропа в неожиданный художественный образ («глупые гены», «самосознанье конденсата», «нежности лимит», «неподсудные монады», «Панель по синусоиде метет» (о дворнике), «то децибелы сердце копит»), интеллектуальный («ставшая абстракцией старуха», «Я — квипрокво, ошибка века», «Были други — теперь оппоненты», «Живу печальным антиподом»). По поводу кажущегося преобладания интеллектуального начала в поэзии Нестеровского исследователь писал: «Первое впечатление — мысль будет царствовать безраздельно, и приближая нас к раззолоченному трону абстракций, и одновременно утверждая логику здорового рассудка...» Но тут же делалась и поправка на «человечность» этой интеллектуальности: «Только мысль его движется в глубину чувств, в глубину человеческой души» (Урбан А.— С.3).
В то же время здесь присутствует и лексика просторечная, словечки вполне вульгарного характера, заставляющие предполагать в лирическом субъекте (возможно, «игровом») некоего деклассированного интеллигента: «Качан головы отчекрыжил от тела», «Я признанье бабахнул», «Чтоб треху взять у бедной — у нее», «Души, что вечно сикось-накось». Хватает здесь места и блатному жаргону: «халява», «урки», «плановые» (потребившие соответствующий наркотик) и т.д.
Заметно пульсирует поэзия Нестеровского неологизмами: «примазанники памяти», «грехопад», «Я сердцем алкоголю», «Есть одиночество — и есть двуночество», «Является вечерами / Подруга — ногиня твоя» (Стихи о ноге // Азбука города. С.50). Игра смыслов и слов также составляет ее существенную сторону: «Мой батюшка стоял на царстве — / Я, дщерь его, на царство лягу» (Русская Афина Паллада // Там же. С.71), «А что степенность? Это по-сте-пен-ность» (Линия жизни // Там же. С.115), «Добро сегодня — не творить добро», «Не дает мне покоя покой», «На весь народ одна извилина, / И потому народ един» (Единство народа // Травинка грусти. С.83). С мастерством пользуется он и таким элитным (на фоне совр. стихотворчества) поэтическим инструментом как звуковая символика («Посулами глаза замылены», «Ваши груди стерты в транспорте»), достигающей особенного эффекта в паронимии (звуковом сближении случайных слов с неожиданным прояснением в них нового смысла): «В дырявых гротах чердака», «Я зарифмую с деньгами свой день», «В своей алкогольной молельне». Особенно он ощутим в рифменных находках поэта: «Влюбиться — самоубийца», «Был поэт, да вышел — нужны афиши», «молодой — с бедой».
Значителен в поэзии Нестеровского и эффект парадоксального развития мысли: «Спасибо вам, прекрасные дурнушки», «Я в жизни доверяю лишь врагу», «В тридцатом загнали в колхоз, / В повальное счастье втравили» (Бабка // Травинка грусти. С.19). «Бога нет, но как прекрасен он!», «Я стану кладбищем. / И тем спасусь!» (Разбитое зеркало // Азбука города. С.11). «Смеется покойник, доволен. / Он с этого света уволен...» (Пароксизмы. С.15).
Соч.:
Царица мысль. Л., 1989 (переизд. 2001);
Азбука города. Л., 1990;
Воспоминания о Сибири и другие стихотворения. Три гвоздя в копыто Пегаса. СПб., 1993;
Пароксизмы // Колпица. Вып.10. Колпино, 1994;
Травинка грусти. СПб., 1998.
Лит.:
Новиков Ю. [Предисл. к стихам В.Нестеровского] // Часы. 1978 №14;
Вознесенский А. Муки музы // Литературная газета. 1976 20 окт.;
Урбан А. [Предисл.] // Нестеровский В. Царица мысль. Л., 1989;
Михайлов А. О пароксизмах Владимира Нестеровского // Колпица. Вып.10. 1994;
Михайлов А. О поэтическом мироустройстве Владимира Нестеровского // В.Нестеровский. Травинка грусти. СПб., 1998;
Лавров В. Человек из Фриско // В.Нестеровский. Травинка грусти. СПб., 1998;
Ахматов А. Рыцарь поэзии // Ахматов А. Срез. СПб., 2001;
Горбовский Г. Это был дивный, целеустремленный человек... // Ушел из жизни .. Прилож. к ж. «Михайловский замок». СПб., 2003. №5;
[Биографическая справка]. Самиздат Ленинграда. М., 2003;
Кречетов В. О Нестеровском // Кречетов В. Яйцо Леды. СПб., 2003. С.140-141.
А.И.Михайлов
Оглавление | Все источники